Луис Урреа - Дом падших ангелов

Младший Ангел заглянул к брату. Тот еще был в пижаме, но до жути бодрый. Старший Ангел не сказал ни слова, просто засиял, как маленький маяк. И похлопал по кровати рядом с собой. Младший забрался к нему.

Их маленький плот, плывущий по большой реке.

– Чувствуешь запах рака? – спросил Старший Ангел.

– Я? Нет. Вообще не чувствую, Carnal .

– А я чую, как смердят мои кости.

– Черт.

– Неприятно.

– Да нет, в смысле, понимаю, каково тебе.

Старший Ангел поворочался, устраиваясь поудобнее в подушках, поморщился:

– Болит.

– Сильно?

– А ты как думаешь? – глянул он на брата.

– Дурацкий вопрос.

– Болит вполне достаточно, чтобы до меня дошло.

И оба понимающе улыбнулись друг другу.

Старший Ангел вытащил смятые, истрепанные блокноты.

– Вот это, – сказал он, – отдашь Минни и Лало, когда я помру. Si?

Младший Ангел кивнул.

– Понял?

– Понял.

– Не забудь.

– Не забуду.

– Когда я умру, зайдешь сюда и заберешь их. И чтобы они не попали ни к кому другому.

– Господи, Ангел.

– Но не отдавай их детям сразу. Выжди немного. Не вздумай забыть.

– Не забуду. ( Сумасшедший старик .) А что там?

– Я, – сказал Старший Ангел, пряча блокноты.

Они прислушались к звукам, доносившимся из дома и со двора. Задняя спальня уже набита детьми неясного происхождения, играющими в видеоигры. Собачонки тявкают, временами их визг похож на птичье чириканье. Перла шпыняет Лало.

– Как так вышло, – спросил Старший Ангел, – что мы никогда не целовались?

– Целовались?

– По-родственному.

– В смысле, по-братски ? Так, что ли?

– Ну да.

Оба поразмыслили о новой жуткой перспективе.

– Carnal , хочешь, я тебя поцелую? – спросил Младший Ангел.

– Вообще-то нет, – пожал плечами Старший. – Знаешь ли.

– Ну вот видишь! – радостно воскликнул Младший Ангел, как будто только что издали и доставили на дом его новую статью. – Ты сам сказал!

– Да разумеется, ей-богу.

Они лежали бок о бок, скрестив руки, наслаждаясь священными звуками семейного идиотизма. «Жопа!» – проорал кому-то Лало.

– Que ese so, Carnal? [197] Что это, дорогой? (исп.) – спросил Старший Ангел.

– Лало, – пробормотал один или оба. Вселенское объяснение всего.

– Прочь от цветов! – кричала Минни. – Мам! Собаки срут в цветы!

Братья глубокомысленно покивали. Как пара сорок на проводах, греющихся на утреннем солнце.

– А гринго целуются? – поинтересовался Старший Ангел.

– Некоторые. Я знаю парней, которые целуют своих отцов.

– Но матерей-то все целуют.

– Это не считается. Мам нужно целовать.

– Точно, точно. Если не целуешь маму, то все, парень.

– Правда же? Если маму не целуешь, на небеса не попадешь.

Прошла минута-другая, и Младший Ангел почувствовал взгляд брата. Повернул голову. Старший Ангел смотрел на него и улыбался.

– Вообще-то да.

– Нет.

– Да, – кивнул брат. – Я бы хотел.

Младший Ангел приподнялся на локте и поцеловал брата в пылающий лоб.

– Не так уж плохо.

– Ага. Нормально.

Пора было менять тему.

– Сегодня большой день, – сказал Младший Ангел.

– Мой последний день.

– Слушай, перестань.

– Ангел, – Старший ухватил Младшего за руку, – когда сегодня вечером будешь уходить, не говори мне «до свидания».

– Не буду.

– Никогда не говори мне «до свидания».

– Хорошо, не буду. – Младший отвернулся. – Они забыли заказать для тебя торт, – сказал он.

Старший Ангел загоготал.

– Сейчас съезжу куплю.

– Carnal , купи мне два.

– Почему бы и нет? Какие хочешь?

– Один белый и один шоколадный. И на обоих напиши мое имя. Только никаких свечек с сюрпризом. У меня нет сил задувать свечи, которые будут бесконечно вспыхивать опять.

– Думаю, насчет лишнего веса тебе можно не беспокоиться, – заметил Младший Ангел.

После короткой паузы Старший Ангел весело буркнул:

– Вот зараза!

поцелуй брата

Сезар Эль Пато и Марко Мистер Смерть подъехали, когда Младший Ангел садился в арендованную машину, чтобы отправиться в «Таргет». Сезар выпрыгнул из своего маленького красного авто, замахал руками, сунулся в салон.

– Ух ты, – выдохнул он. – Какая здоровая тачка.

Но по-испански: Guau. Que carrote .

Мистер Смерть приволок еще один шезлонг, устроился рядом с Ла Минни и тут же выклянчил у нее сигарету.

– Люблю свою семью, – проговорила Минни.

– Ну а то.

Младший Ангел завел мощный детройтский двигатель. Guau – это верно. Это вам не миниатюрные японские четыре цилиндра. Это локомотив.

– Adonde vamos? [198] Куда едем? (исп.) – спросил Сезар.

– Покупать торт к юбилею.

– О! Que bueno! Un keki ! [199] Здорово! Тортик! (искаж. исп. – англ.)

И оба хихикнули. Им нравилось болтать на простонародном спэнглише. Забавно. «Байкс» становятся «байкас», «вайфс» – «вайфас», «тракс» – «трокас», а «пикапс» – «пиикаас».

Вафли – это, разумеется, двусложное слово, из любимых Младшим Ангелом дифтонгов: ваф-ли.

Дон Антонио ненавидел спэнглиш. Жутко ругал всех, даже взрослых, если те коверкали слова. Они до самой его смерти не осознавали всего комизма ситуации, что он, к примеру, терпеть не мог слово «трока». Потому что считал, что правильно – «уна трок» [200] Trokas – от англ. truck, грузовик. . Ах, отец.

– Как ты, Carnal ? – спросил Младший Ангел.

– Грустно.

– Мне тоже.

– No me gusta .

– No.

Эль Пато тихо, протяжно и очень печально крякнул. Он был практически раздавлен обрушившейся на него трагедией. До самого последнего времени, пока не слегла окончательно, мама гладила ему рубашки. Весь мир был пропитан печалью. Мелкие желтые цветочки, пробивавшиеся сквозь асфальт, повергали его в рыдания. Луна, словно вырезанная из ткани утреннего неба, вызывала приступ отчаяния.

Они ехали в «Таргет», а сушь стояла такая, что даже дневной свет отливал металлом. Все следы вчерашнего дождя выжжены солнцем. Маленькие грязножопые чиканитос с великами и скейтбордами оккупировали пыльную баскетбольную площадку у «Макдоналдса». Мост над 805-м пуст, как в фильме про зомби, а шоссе внизу стоит в пробке. Вообще-то еще слишком рано выбираться из дому, разве что бедолагам, вынужденным работать, да скейтерам, прогуливающим церковную службу.

– Я все вспоминаю, как было, когда отец умер, – печально скривился Сезар.

Младшему Ангелу нравилось это выражение лица. Хотя оно и обозначало неудовольствие, даже отвращение, это все равно было гениальное семейное изобретение. Маленькая жмурящаяся мартышка. Что-то в этой гримасе было от Мамы Америки. Древние традиции матриархата запечатлели ее образ в лицах детей. У каждого мужчины внутри скрывается женщина – просто они не хотят этого признавать.