Бонни-Сью Хичкок - Запахи чужих домов

— Не знаю, кажется, они еще слишком молоды, — говорит настоятельница.

— Но они женаты и уж точно старше, чем Руфь, — возражает сестра Жозефина.

— Я просто думаю… мужчина, кажется, большой любитель охоты. А что, если родится девочка?

— Не уверена, что это признак плохого родителя, — отвечает сестра Жозефина. — Все меняется, матушка; думаю, девочки тоже могут охотиться. Не сочтите за грубость, но вас от этих людей отделяет несколько поколений.

Настоятельница тихонько смеется.

— Знаете, сестра Жозефина, наверное, это решение должна принимать не я. Разве у меня есть опыт, кроме Маргарет и вот теперь Руфи? Женщина хотела, чтобы я отдала Руфи цветы, но ты заметила, что она поставила их в бутылку из-под виски? Боже, если их поколению это кажется пристойным, тогда мои взгляды безнадежно устарели.

При этих словах я вскакиваю, ну или, по крайней мере, пытаюсь. Цепляясь за стену, я с трудом встаю на ноги. Затем так быстро, насколько мне позволяет тело, я бегу к парковке и оказываюсь там в тот момент, когда машина цвета лайма начинает давать задний ход.

— Стойте!

Мужчина резко нажимает на тормоз и в зеркало заднего вида смотрит на меня: я стою позади машины. Я промокла насквозь, мой круглый живот облеплен платьем, с моих волос стекает вода, и, должно быть, вид у меня ужасный.

Но мужчина открывает дверь и обходит машину.

— Все в порядке? — спрашивает он меня самым добрым голосом в мире. Этот мужчина, хоть у него серо-голубые глаза и рыжая борода, напоминает мне Джорджа из магазина Goodwill. Теперь из машины выходит и женщина; она все еще держит в руках стеклянную бутылку с колокольчиками. Я смотрю на бутылку из-под виски, и мне как будто снова пять лет; меня обволакивает запах родительского дома, словно кто-то обернул мои вымокшие до нитки плечи одеялом. Волосы женщины так похожи на мамины волосы: они становились почти такого же яркого цвета, когда папа запускал в них свои окровавленные пальцы и родители начинали танцевать по кухне.

— Какая у вас любимая часть оленя? — спрашиваю я мужчину, который, я уверена, смотрит на меня так же, как на дичь в лесу. Осторожно, без резких движений, чтобы зверь не испугался и не убежал. Если мой вопрос и показался мужчине странным, он этого не показывает.

— Мне нравится вырезка из лопатки, — отвечает он. — Но ее нужно готовить весь день, иначе мясо будет слишком жестким.

Наверное, на моем лице написано разочарование, потому что женщина легонько касается руки мужа и говорит:

— Я люблю мясо со спины. Все знают, что оно самое вкусное.

Ее рот расплывается в искренней улыбке.

— Эти цветы правда для меня? — спрашиваю я ее.

— Для тебя, — отвечает женщина. Она переводит взгляд на мой круглый живот, который вырисовывается под мокрым платьем, словно буек на поверхности воды.

Женщина протягивает мне бутылку; она оказывается тяжелее, чем я думала, как будто в нее поставили все букетики диких цветов, которые накопились с тех пор, как мама уехала.

В моей голове звучит голос Дамплинг: «Иногда нужно уцепиться хоть за что-нибудь», и слова, которые я сказала Хэнку: «Хочешь сказать, это будет чем-то вроде долгожданной встречи?»

— Вы правда будете любить моего ребенка? — спрашиваю я женщину.

— Всем сердцем, — отвечает она. — И тебя за то, что доверяешь мне его.

Я смотрю на дикие цветы, торчащие из импровизированной вазы, и понимаю, что именно эти люди должны растить моего малыша.

Я засовываю руку в карман, чтобы достать вторую половину красной ленточки. Я разрезала ее надвое, как мне советовала Дамплинг.

— Отдадите это ребенку? — я протягиваю ленточку женщине, которая берет ее так бережно, словно это самая хрупкая вещь, которую она когда-либо держала в руках.

Не знаю, как долго монахини стояли на улице и смотрели на нас, пока их одеяния мокли под дождем. Ко мне подходит настоятельница и укутывает мои плечи одеялом.

— Ты не обязана принимать никакие решения, — говорит она мне.

— Нет, — отвечаю я, — Обязана. Это моя жизнь. Это мой ребенок. И я хочу знать, что мы оба можем надеяться на что-то хорошее в будущем.

В этот момент на глазах у сестры Агнес, к моему изумлению, проступают слезы, и она убегает обратно на кухню. Сестра Жозефина и сестра Бернадетта смотрят на меня, качая головой, но и они утирают глаза краями своего мокрого одеяния. Я разглядываю этих женщин, которых раньше боялась и которые напоминали мне летучих мышей, кружащих тут и там по монастырю.

Вот сестра Бернадетта, от которой пахнет фисташками и которая всегда оставляет чашку чая у моей кровати; вот лихачка сестра Жозефина, которая помогла мне лучше понять бабушку; думаю я даже о сестре Агнес, которая теперь сидит на кухне, потому что не может не быть угрюмой или потому что не знает, как следовало бы себя повести. Я вспоминаю, как настоятельница сказала: «Она член нашей семьи», и как я закатывала глаза, читая письмо Сельмы, которая знала, что я так сделаю. Но Сельма в очередной раз оказалась права. «Необязательно быть одной крови, чтобы стать семьей».

Дамплинг уже несколько недель в коме, а еще у нее проколото легкое и сломана ключица. Ее отец мог бы добраться до нее быстрее, если б я не сказала ему, что она скоро приедет, но все говорят, что моей вины здесь нет. «Моей нет, — думаю я, — во всем виновата Руфь». Руфь и ее дурацкая голубая записка.

Я думала об этом, глядя, как Дамплинг заносят в самолет, чтобы отвезти ее в Фэрбанкс; я думала об этом, когда мы сворачивали рыболовецкий лагерь, чтобы пораньше вернуться домой; думаю я об этом и сейчас, пока готовлю черничный пирог — меня об этом попросила мама Дамплинг, прежде чем уйти в больницу, чтобы снова сидеть возле дочери. Мама Дамплинг хочет, чтобы я отнесла пирог Лоуренсам, и мне интересно, знает ли она, что я с большей радостью швырнула бы этот пирог их бабушке в лицо, чем отдала бы его ей, пока моя лучшая подруга неподвижно лежит в коме. «Будь ты проклята, Руфь Лоуренс», — шепчу я, раскатывая тесто.

Мне стал отвратителен запах черники, возможно, это теперь навечно. Ведь вечность так и наступает — мгновенно, не правда ли? Вот твоя лучшая подруга рядом с тобой, а вот внезапно она исчезает. Раньше я любила запах сладкой нагретой черники, который знаменует конец лета. Если добавить в тесто немного спреда Crisco, корочка пирога трескается и ягодный сок растекается по духовке, наполняя своим ароматом весь дом. Эту чернику мы собрали в прошлом году на вершине Шотган-Ридж, когда одним солнечным днем Дамплинг и Банни вернулись из рыболовецкого лагеря и мы отправились в секретное ягодное место — туда, где уже почти нет деревьев и откуда можно увидеть край света. Мы были все в поту и опрысканы спреем от насекомых, но комарам было все равно. Мы собирали ягоды, пока наши пальцы не стали темно-фиолетовыми, как зубы и губы Банни, потому что она всегда съедает больше черники, чем кладет в ведро.