Люсинда Райли - Сестра тени [litres]

– Понимаю, – тихо обронила я. И я действительно все поняла.

– Тот вечер в Кембридже стал для меня поистине судьбоносным, – продолжил свой монолог Мышь. – Что-то внутри меня щелкнуло, и я вдруг понял, что пришло время похоронить прошлое и наконец навсегда попрощаться с Анни. И перестать упиваться жалостью к самому себе. Что проку лелеять память о ней и одновременно изводить тех, кто еще жив и кто рядом с тобой? Домой я вернулся с твердым намерением навести наконец порядок в собственной жизни.

– Отличное намерение! – воскликнула я одобрительно.

– И первая остановка на этом пути – это вы, Стар . Ведь стоя на мосту в Кембридже, я впервые признался сам себе, что у меня… что у меня есть к вам чувства. И это, не скрою, привело меня в полное замешательство. Ведь я был уверен, что уже никогда не смогу полюбить снова. Меня терзало чувство вины. Ведь последние семь лет моей жизни ушли на то, что я стал почти обожествлять свою покойную жену. И вдруг появляется женщина, рядом с которой мне хорошо, я чувствую себя счастливым. Как тут было не испугаться? А я смертельно всего боялся… Да и продолжаю бояться, чего там скрывать? Но при этом человек я безрассудный. И уж если люблю, если полюбил, то отдаюсь этому чувству целиком, без остатка. – Слабая улыбка тронула его губы. – Словом, Стар, как бы вы к этому ни относились, а я сейчас вынужден вам признаться: я люблю вас , люблю, и на этом точка. Вы красивая, причем вы красивы не только внешне, но и душой. Можно сказать, полная гармония души и тела.

– Вы заблуждаетесь, Мышь, уверяю вас, – перебила я его.

– Может быть, но я вас вижу такой, какой вижу. Хотя и понимаю умом, что у вас наверняка есть недостатки. Были они и у моей покойной жены. А как же иначе? Послушайте! – Он подался чуть вперед, чтобы взять меня за руки, и я неохотно уступила. Чувствовала, как бешено колотится сердце в моей груди. Кажется, вот-вот оно вырвется наружу. – Послушайте меня, Стар. Я и понятия не имею, какие чувства вы испытываете ко мне. Ваша всегда спокойная наружность… Поистине, вы непроницаемы. Вчера вечером я даже спросил о вас Орландо. Ведь он же лучше всех нас знает вас. Он сказал, что я вел себя по отношению к вам столь сумбурно и непоследовательно, метался между любовью, чувством вины за то, что полюбил вас, и прочее, и прочее, что вы, по его мнению, страшно напуганы стилем моего общения. А потому едва ли вы станете думать о каких-то там чувствах ко мне, если они у вас вообще есть.

Обычно неразговорчивый и скупой на слова Мышь сегодня словно с цепи сорвался. Его несло вперед, без остановки.

– И вот я решил. Первое, что я сделаю на пути к собственному возрождению и очищению, – это поведу себя по-мужски и все скажу вам напрямую. Сам! Итак, я спрашиваю вас. Смею ли я надеяться, что в вас может вспыхнуть какое-то ответное чувство ко мне? Возможно ли такое в принципе?

А ведь у Мыши сейчас есть преимущество в сравнении со мной, подумала я. Ему хорошо. Он-то ведь уже прозрел, стоя на мосту в Кембридже. Успел разобраться в своих чувствах, реальных или мнимых, но это уже другой вопрос. Меня же он своим признанием застал врасплох.

– Я… я не знаю, – ответила я, запинаясь.

– Да уж. Едва ли ваш ответ тянет на строчку из «Ромео и Джульетты». Хорошо хоть, что не сказали мне сразу «нет». Что ж, – он отпустил мои руки, поднялся с кресла и принялся нервно прохаживаться по комнате, – тогда, прежде чем вы окончательно определитесь со своим отношением ко мне, у меня есть еще кое-что сказать вам. Кое-что ужасное, добавлю я. Потому что, если вы вдруг обнаружите в себе какой-то проблеск чувств ко мне, то, думаю, они тут же завянут, буквально на корню, после моего признания. Но я решил, что буду с вами честен, Стар, честен до конца. А потому, если у нас с вами есть хоть один шанс на миллион быть в будущем вместе, вы должны все знать.

– Что именно?

Мышь резко остановился и повернулся ко мне:

– Дело в том, что Анни была глуха.

Я взглянула на него с озадаченным видом. Ясное дело, он хотел, чтобы я уловила какую-то непонятную мне связь между его словами и еще чем-то. Но до меня никак не доходило, чего именно он хотел от меня.

– Иными словами, Рори – наш… То есть он мой сын.

– О боже! – прошептала я ошеломленно. И одновременно все, что оставалось мне непонятным в этом странном семействе, все вдруг мгновенно прояснилось и стало на свои места. Я молча уставилась на камин. За моей спиной тяжело дышал Мышь. Вот он подошел к креслу и так же тяжело опустился на него.

– Когда Анни забеременела, мы, конечно, оба были очень счастливы. А потом первое УЗИ, и оно тут же выявило, что у нее раковая опухоль в яичниках. Само собой, ни о каком предметном лечении онкологии не могло быть и речи. Ведь это могло бы отрицательно сказаться на развитии плода. Словом, мы оба оказались перед ужасным выбором. Либо сохранить беременность и тем самым принять на себя все последствия того, что жена не смогла своевременно пройти курс химиотерапии, или же сделать аборт и приступить к лечению незамедлительно. Но Анни была оптимисткой. Разумеется, она выбрала первый вариант. Она знала, что независимо от того, останется ли она жить или умрет, это ее единственный шанс родить ребенка. Врачи сказали ей, что сразу же после появления на свет младенца ей будет необходима срочная операция по удалению яичников. Следите за ходом моей мысли, Стар?

– Да, внимательно слушаю вас.

– И вот Рори появился на свет, и почти сразу жене сделали операцию. Но время было упущено: раковые клетки уже распространились на печень и лимфоузлы. Анни умерла спустя два месяца.

У Мыши сорвался от волнения голос. На какое-то время он замолчал, потом, справившись с собой, продолжил:

– Когда у жены диагностировали рак, я с самого начала просил ее, умолял сделать аборт и немедленно приступить к лечению, чтобы воспользоваться наилучшим образом всеми шансами на выздоровление. Вы же знаете, как я обожал Анни. И вот, когда ее не стало, всякий раз при виде Рори я видел перед собой не невинного ребенка, а убийцу своей матери. Такова моя горькая правда, Стар. Я его возненавидел. Возненавидел за то, что он убил свою мать… любовь всей моей жизни. Ведь Анни была для меня всем.

Он снова запнулся и замолчал, не в силах продолжать. Я тоже сидела в кресле молча, затаив дыхание и боясь пошевелиться. То, что он рассказывал мне, было ужасно.

– Честно, – заговорил он снова, – я плохо помню, что было потом. У меня случился нервный срыв. Какое-то время я провалялся в больнице. На помощь пришла Маргарет, благослови ее Господь. У нее не оставалось иного выбора, как забрать ребенка к себе в Хай-Уилд. Потом я кое-как выкарабкался, выпив тонны всяких лекарств. И Рори вернулся ко мне вместе с няней, которая за ним присматривала. Мой психотерапевт всячески поощрял меня к тому, чтобы я сблизился с малышом, полюбил его, установил с ним, так сказать, родственную связь. Но я не мог. Не мог, и все тут! Я не мог заставить себя даже взглянуть на него. А вскоре умер мой отец, и вся ситуация только усугубилась. В доме сменилась целая вереница нянь, которых откровенно пугало мое агрессивное поведение. И снова в дело вмешалась Маргарет. Она предложила забрать Рори к себе насовсем. К тому времени все мои близкие, видно, уже махнули на меня рукой. Для них я был совсем пропащим. Впрочем, таким я и был на самом деле. Я забросил свою архитектурную практику, довел до ручки ферму. Можно сказать, разорил и уничтожил ее полностью. А главное – доставил кучу проблем уже самой Маргарет. Ведь все последние пять лет у нее практически не было возможности заниматься своей работой или устраивать личную жизнь. А Рори… Представляете, он ведь до сих пор уверен, что я его дядя! Но самое страшное, он ничегошеньки не знает о своей матери. Я категорически запретил всем упоминать имя Анни в разговоре с ним. Но он так похож на нее… Анни ведь тоже была очень талантливым художником… Как мне смириться со всем этим? Смогу ли я когда-нибудь преодолеть себя?