Кейтлин Моран - Стать Джоанной Морриган

В 1993 году пабы переживают наивысший расцвет своего благородного великолепия. На каждой улице в каждом городе присутствует хотя бы одна из этих блистательных викторианских цитаделей: зеркала в богатых позолоченных рамах, огромные окна с витражными переплетами, столы, отлакированные столько раз, что кажется, будто их сплошь залили мясной подливкой.

На каждом столе стоит пепельница, в самом центре. И когда все садятся за стол, ты понимаешь, что эта пепельница – центральная ось всей вашей компании.

Весь день и весь вечер стол будет вращаться, как карусель, все быстрее и быстрее, но пока ты держишься взглядом за пепельницу в самом центре, ты не свалишься с карусели и не вылетишь за дверь. Владельцы пабов не зря ставят пепельницы в тех местах, где они меньше всего подвержены действию центробежной силы. Владельцы пабов – люди ответственные и заботятся о безопасности своих клиентов.

– Долли, что будешь пить?

Народ из «D&ME» занял самый большой стол, и Кенни готовится заказывать выпивку. У меня в кошельке четыре фунта, я достаю кошелек, но Кенни машет рукой: мол, убери.

– Что будешь пить? – повторяет он свой вопрос.

Я говорю:

– Пожалуй, я бы продолжила «MD 20/20», сэр.

Кенни смотрит на меня.

– Э… думаю, здесь не подают крепленые вина, – осторожно говорит он. – Хотя мы можем сгонять на кольцо Ватерлоо и спросить у тамошних бомжей. Может, у них и найдется початая бутылка. Я уверен, они с удовольствием обменяют ее на… дохлую крысу, или размокшую газету, или что-то еще.

Я лихорадочно вспоминаю все спиртные напитки, о которых когда-либо слышала. В голову почти ничего не приходит. Вертятся мысли о Кэри Гранта в баре аэропорта, но я точно не помню, какой там был коктейль: то ли «Винт», то ли «Финт», – и не хочу ошибиться. Что вообще люди пьют?

– Тогда сидр с содовой, – говорю я в итоге.

Кенни смотрит на меня.

– Сидр… с содовой? – переспрашивает он.

– Да! – говорю я оживленно. – Так пьют в Мидлендсе. Сэр.

Зизи бросает быстрый взгляд в мою сторону. Он сам из Мидлендса. Он знает, что там так не пьют.

– Да? Я не знал. Век живи, век учись, – говорит Кенни и идет к барной стойке заказывать выпивку. Я вижу реакцию бармена на «сидр с содовой». Кенни пожимает плечами.

– Как я понимаю, сейчас это модная фишка в Мидлендсе, – говорит он бармену. – Вы запишите рецептик на всякий случай. Мало ли, вдруг к вам завалятся «Slade».

Когда он возвращается к нашему столику и говорит:

– Твой сидр с содовой, Уайльд, – явно весьма позабавленный происходящим, я отвечаю:

– Большое спасибо, сэр.

– Ты что, косишь под Элвиса Пресли? – спрашивает Кенни.

– Так точно, сэр. Большое спасибо, сэр.

– О’кей, – говорит он и поднимает бокал. – Ну что, народ? Будем здоровы!

– Будем здоровы!

Мы все дружно чокаемся. Как будто мы мушкетеры из «Трех мушкетеров», со звоном скрестившие шпаги. Меня взяли в компанию, меня взяли в компанию, меня приняли.

– Я смотрю, ты всегда одеваешься во все черное, – говорит Кенни, садясь рядом со мной. – Это что-нибудь значит?

– Это траур по всем моим будущим любовникам, которых я поубиваю, – отвечаю я бодро и весело.

Мне действительно весело. Очень весело. Я жизнерадостна как никогда. Как Дебби Рейнольдс в «Непотопляемой Молли Браун». Я могла бы запросто пуститься в пляс прямо сейчас . Но я сижу, принимаю посильное участие в обсуждении «REM» («Я с ними плотно общаюсь уже пять лет. Феерические дебилы», – говорит Кенни) и минут через десять все-таки набираюсь смелости, чтобы спросить у Кенни, почему мне в последнее время почти не дают работы.

– Кенни… Почему мне в последнее время почти не дают работы?

– Ну… – говорит он, неловко заерзав на стуле. – Видишь ли, Уайльд. Тут дело такое. Твое интервью с Джоном Кайтом…

– Что с моим интервью? – говорю я со всей отвагой короля Артура.

– Если честно, мы были… немного разочарованы, – говорит Кенни как-то даже с сочувствием. – Сказать тебе правду?

Нет! Не надо!

– Да.

– Оно написано… как бы сказать… слишком уж по-фанатски, – говорит Кенни, чуть ли не извиняясь. – Как будто это писала истерически экзальтированная девица подросткового возраста, которая ломится во все двери в аэропорту Хитроу и визжит: «МЫ ХОТИМ «ROLLERS!»

Он смотрит на меня и вдруг вспоминает, что я и есть истерически экзальтированная девица подросткового возраста, и что я, возможно, не знаю, кто такие «Bay City Rollers».

– Только не обижайся, – говорит он и добавляет уже мягче: – Слушай… ты что, влюблена в Джона Кайта?

– Нет, – говорю я с несчастным видом. Это «нет» явное «да».

– Потому что последний абзац – это практически предложение руки и сердца. Ты пойми. Мы все через это прошли. Но, Долли… мы музыкальные критики , а не фанаты . Собственно, я забочусь в первую очередь о тебе. Сама подумай, как это воспримут читатели .

Я не слушаю, что он говорит, потому что делаю мысленные пометки. Вырубаю на внутренней стене огромными буквами: «ВАЖНАЯ ИНФОРМАЦИЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ: НЕ ПИШИ КАК ФАНАТКА. И НЕ ВЛЮБЛЯЙСЯ».

Кенни видит, что я сейчас разревусь, и спешит перевести разговор на нейтральную территорию:

– И твои музыкальные ссылки несколько… устарели. Ты сравниваешь Кайта с «Deacon Blue» и с одной композицией из «Лучших песен Саймона и Гарфанкела». А как же «American Music Club», или Ник Дрейк, или Тим Бакли? Ты о них даже не упоминаешь.

Я пожимаю плечами, потихоньку впадая в отчаяние. Ник Дрейк как раз следующий в моем списке альбомов, которые я возьму в библиотеке, как только появятся деньги. И я даже не слышала о Тиме Бакли. Сколько групп надо послушать, чтобы стать настоящим музыкальным обозревателем? Если больше двухсот, то на это уйдет целая вечность . По моему подростковому читательскому билету я могу взять не больше пяти альбомов за один раз.

– А если я буду брать диски в библиотеке, мне компенсируют эти расходы? – вдруг спрашиваю я. – Они там по двадцать пенсов за штуку. Можно устроить, чтобы мне компенсировали расходы? Это было бы очень кстати.

Впервые в жизни я вижу Кенни таким изумленным. Он молчит почти минуту, а потом говорит:

– Уайльд. Тебя снабдят любыми альбомами, какими захочешь. Позвони в студию, в рекламный отдел, и тебе пришлют целый мешок, набитый альбомами всех алчущих славы, волосатых, убогих задротов, рвущихся на современную западную рок-сцену. Можешь забить хоть все тумбочки и шкафы записями «Superchunk», «Ned’s Atomic Dustbin» и «Bum Gravy». А если решишь, что тебе не особенно нравятся определенные представители унылого гребо с бубнами, можешь продать эти диски за приличные деньги. Наш собрат по перу Брайс Каньон уже года четыре барыжит дисками, а доходы идут на поддержку его здорового – в смысле, пагубного – пристрастия к кокаину. Это клуб «Тропикана». «Линкс» на халяву.