Леонид Борисов - Под флагом Катрионы

– Бургундское всё вышло, – подумав, произнес Сосима.

– Принеси, мой друг; невероятно, чтобы оно всё вышло, – сказал Стивенсон, стараясь улыбнуться. – Мне это можно, мой друг.

Сосима вышел и в кухне посоветовался с Семели, можно ли давать Тузитале бургундское, – больной выглядит очень плохо, глаза у него тусклые, как запотевшее стекло, щеки ввалились, руки желтого цвета и пальцы дрожат на подлокотнике кресла.

– Поди к Ллойду и спроси, не нужно ли и ему вина, – сказал Семели. – А он спросит: а кому же еще? Ллойд знает, что можно Тузитале и чего нельзя.

– Ллойд куда-то уехал верхом, – сообщил Сосима. – В доме только мать Тузиталы.

– Тогда скажи, что бургундского нет.

– Я уже врал, – сокрушенно качая головой, признался Сосима.

– Тогда вот что… не надо вина. Тузитала забудет. Он, наверное, уже спит.

– Пузатый доктор вчера сказал, что вино можно давать, – вспомнил Сосима.

– Они все врут, они ничего не понимают, – пренебрежительно усмехнулся Семели. – Иди и развешивай на веревочке белье.

В этот день – последний в жизни Стивенсона – к нему пришел Матаафа. Все сидели за столом и завтракали. Матаафа за руку поздоровался со Стивенсоном и, ни слова не произнося, сел на стул несколько поодаль от Фенни. Стивенсон пил разбавленное водой вино – «роман с предисловием», как он называл такое питье, и, чувствуя себя лучше, чем три часа назад, задавал своему другу вопросы. Для туземного населения английское консульство открыло две лавки в центральной части острова. В этих лавках можно было покупать товары в долг без надбавки, но с одним условием: следовало оплатить ранее приобретенные вещи в момент очередной покупки. Это условие сильно затрудняло покупателей, и Матаафа решил просить Стивенсона написать по этому поводу в английские газеты. Но, побеседовав с ним минут десять, Матаафа убедился, что Стивенсон не в состоянии писать что-либо, и отложил разговор до следующего визита.

– Я приду к Тузитале завтра, – сказал Матаафа. – Прошу извинить меня.

Матаафа поклонился сидевшим за столом и, сопровождаемый своими слугами, стоявшими у дверей, удалился.

– Он сказал: завтра… – произнес Стивенсон, разрезая апельсин. – А почему он не захотел говорить со мною сегодня? Я так плохо выгляжу?

Он посмотрел на свою мать, отложил разрезанный надвое апельсин и потянулся к вазе с бананами.

– Матаафе некогда, он торопится, – сказала миссис Стивенсон, трудясь над крылышком цыпленка. – Матаафа всегда такой.

– Очень деликатен и мнителен, – добавил Ллойд, обращаясь к отчиму. – Ему показалось, что он помешал.

– Может быть, – вздохнув, уронил Стивенсон и ничего не взял из вазы с бананами.

В окно заглянул, встав на скамью, старый Галлету, – он жил в Вайлиме на положении почетного пенсионера и абсолютно ничего не делал. Он увидел Стивенсона, его четкий профиль, глубоко запавшие глаза и сказал себе: «Вайлима скоро осиротеет…»

– Что мы будем делать, когда Тузитала умрет? – спросила жена Сосимы одного из приближенных Матаафы. Тот ответил, что всем будет плохо, что все деревья засохнут, а небо потемнеет. Может случиться, что и звезды потухнут и солнце перестанет светить и греть. Жена Сосимы всему верила потому, что говоривший с нею верил в это. Всё же он не допускал, что Тузитала умрет. Во всяком случае, сегодня этого не случится. Тузитала сам знает, когда ему умереть. Тузитала не хочет умирать, ему надо работать, писать и заботиться о людях. Какая глупость – Тузитала и смерть!..

– Почему вы все так странно смотрите на меня? – спросил Стивенсон, взглядом останавливаясь на каждом, кто сидел за круглым столом. – Раньше вы иначе смотрели на меня…

– На кого же нам и смотреть? – ответила его мать, пожимая плечами.

Фенни повторила ее жест и улыбнулась. Изабелла и ее муж (он ненадолго приехал вчера) переглянулись и опустили глаза. Ллойд сказал:

– Мой дорогой Льюис становится мнительным, и совершенно напрасно.

– Ответы неудовлетворительные, – заметил Стивенсон и пожаловался на головную боль.

Его немедленно уложили в постель; он попросил Изабеллу прочесть ему что-нибудь из «Книги джунглей» Киплинга, – автор месяц назад прислал ее «самоанскому отшельнику», как писал о том на титульном листе. Стивенсон слушал внимательно, несколько раз просил дважды и трижды прочесть те страницы, которые ему особенно чем-либо нравились. В начале пятого он продиктовал письмо Хэнли и, по просьбе Фенни, просмотрел счета и расходы за ноябрь. Потом он ненадолго забылся в неспокойном, болезненном сне. В пять ему захотелось пить.

– Мне очень хочется домой, – сказал он падчерице. – Так сильно хочется!.. Что-то там, в Эдинбурге, делается сейчас…

И пробормотал полувнятно:

– Снег на крыше… роса на вереске… «Бель-Рок»… птицы…

И вдруг четко и внятно крикнул:

– Кэт Драммонд!

Изабелла боялась этого имени. Она никогда не видела Кэт и не знала, хороша она или дурна, но частое повторение короткого, как выстрел, имени пугало ее и щемило сердце. Она хотела уйти из кабинета, но отчим спросил:

– Какое сегодня число?

– Третье, – ответила Изабелла. – Третье декабря.

– Третье декабря… – повторил Стивенсон. – В Эдинбурге снег… На море шторм… Смотрителям маяков работа… Позови, пожалуйста, Ллойда. Впрочем, не надо. Кажется, мы так и не закончим нашего романа…

– Не будем торопиться, – неуверенно произнесла Изабелла. – Времени достаточно.

Стивенсон усмехнулся.

– Времени всегда много, – сказал он. – Жизнь коротка, но в ней очень много дней, часов, минут… Когда подходишь к двери небытия, яснее видишь, мой друг, сколько времени ты потерял напрасно. А его было так много!.. Посмотри на меня, не уходи.

Изабелла посмотрела в глаза отчиму, улыбнулась и под благовидным предлогом вышла из кабинета.

Так проходил последний день Тузиталы.

В семь вечера он сам, без посторонней помощи, пришел в столовую и сел на стул. Беседа началась незамедлительно – говорили о последних новостях в Европе, о Парижском салоне, о выставке Родена, о том, что через два года исполняется сто лет со дня смерти Роберта Бёрнса. Стивенсон просил напомнить ему о статье, которую он непременно напишет по поводу предстоящей даты. «А то, возможно, они там забудут», – сказал он, вкладывая в слова «они там» насмешливо-иронический оттенок.

– А завтра утром я намерен отправиться в гости, – заявил он и протянул руку к ящичку с папиросами. Фенни покачала головой, глядя на мужа, прикуривающего от уже выкуренной, но еще тлеющей папиросы. – Давно не был у коменданта порта, – сказал он, глубоко и шумно затягиваясь дымом. – Давно не был у мистера Моорза. Не сыграть ли нам в карты? – обратился он к Ллойду.

Стали играть в карты. Стивенсон выигрывал. В восемь, когда стенные часы гулко, по-башенному, начали бить, Стивенсон вдруг порывисто поднялся со стула, качнулся, ладонью потер лоб и, пятясь, дошел до кресла своих предков. Часы пробили последний, восьмой раз. Стивенсон опустился в кресло и сию же секунду сполз на пол. Миссис Стивенсон склонилась над ним с вопросом: