Леонид Иванов - Леший

— Ты што, твою мать, совсем рехнулси? — накинулся он на тракториста. — Чуть не порешил нас всех к едрене матери!

— Да што хоть случилось-то? — недоумевая, сделал шаг назад Фёдор.

— Што? Што? Всю дорогу по твоей милости бегом бежали. Ты пошто дверь-то запер?

— Дак эть, штобы вы по дороге не потерялись. Мало ли отлить бы надумали.

— А то, што пол к талому снегу примёрз и сразу в лесу оторвался, ты не мог подумать? Мудрец, едри ево мать, — ругался выбираясь из теплушки Иван. — Ладно, ребята молодые, им эти километры пробежать, удовольствие получить, а нам-то каково? И эть махали тебе руками, кричали, а всё без толку.

— Да видел я, што махали, думал, торопите, штобы быстрее в магазин ехал.

— Думал он, думал. А мы тут, как шавки вприпрыжку всю дорогу сказали. Вон спина вся мокрая, как после бани. Ну, твоё счастье, Федька, што протрезвели, пока бежали, а то бы таких тебе хренов наклали, долго бы помнил.

Вслед за Иваном из теплушки на улицу вышли, вытирая потные лбы, Венька с Колькой. Фёдор заглянул внутрь. И вправду, пола в теплушке не было. На белом снежном фоне темнели только две перекладины из тонких брёвен, да сиротливо жалась в угол чудом сохранившаяся железная печурка.

Фёдор представил, как уехал из-под ног мужиков примёрзший к заледенелому снегу дощатый пол, прихваченный в нескольких местах ржавыми гвоздями, с каким недоумением восприняли захмелевшие лесорубы это явление и как потом шустро бежали в тесном пространстве между двумя перекладинами, из мати в мать кляня его и небесные силы, схватился за живот, расхохотался во весь голос, и не в силах стоять на ослабевших от смеха ногах, сел прямо на землю и гоготал во весь голос.

— Смешно ему, едри ево мать! — ругался Степан, но постепенно на его лице тоже стала расплываться улыбка, а через минуту все пятеро колотили друг друга по плечам и смеялись, вытирая набежавшие от смеха слёзы. Пережитый стресс нашёл выход в безудержном веселье.

— Нет, Федька, так просто ты теперь не отвертисси! — продолжая смеяться, говорил Степан. — С тебя бутылка за то, што чуть нас не угробил.

— Каждому, — как в фильме «Операция «Ы» подытожил Иван. — А то у нас весь хмель из головы вылетел. В другой раз мы вон Веньку за руль посадим, а ты с нами побежишь.

И снова мужики расхохотались. Так в приступах непреходящего хохота они ввалились в магазин и начали, перебивая друг друга, рассказывать Зинаиде о пережитом.

Расчувствовавшись, она за такое дело выставила на прилавок бутылку:

— Это вам лично от меня, мужики! Для успокоения нервов.

Снег громко хрустел под валенками. Среди вечерней тишины, нарушаемой еле доносящегося из хлевов мычания коров, радостно встречающих своих хозяек, что заканчивали обряжаться, да кое-где незлобиво тявкали дворняжки, тут же стыдливо замолкая и поджимая уши от своего позорного испуга. На Лешего собаки никогда не лаяли, точно так же, как не тявкали на его бежавшего чуть впереди Буяна.

Неумоевка готовилась вечерять, хотя было еще только около шести. Время Анемподист определял всегда безошибочно, и, собираясь в лес, никогда не надевал свои трофейные наручные часы, что были его единственной фронтовой добычей да и то подобранной на дне окопа во время одной из боевых вылазок в ближний тыл немцев.

Зимой деревня укладывалась спать рано. Закончив работу со скотиной, бабы накрывали на стол, доставали из печи чугунки с оставшимися от обеда наваристыми щами из квашеной капусты, не торопясь ужинали. Потом мужики садились ближе к лампе вязать к весне рыбацкие сети с ячеёй на два-три пальца, самые ходовые на мелководье, а бабы присаживались с другой стороны вязать носки и рукавицы, штопать изношенную одежду.

Те, кто постарше, днём ткали из старых тряпок разноцветные красивые половики на занимающих чуть не половину избы кроснах, а вечерами рано отходили ко сну, чтобы привычно проснуться ночью от невесёлых снов о мимолётно пролетевшей жизни, натереть ноющие от ревматизма суставы мазями из мухомора или без остатка растопившейся на жарком летнем солнце засунутой в бутылку змеи, приложить на опухающие ноги самое распространённое и доступное лекарство — обильно смоченную свежей мочой тряпочку.

Мужики, которых в силу разных жизненных обстоятельств оставалось всё меньше и меньше, иногда собирались по двое, по трое поговорить за жизнь, нещадно смоля дешевыми сигаретами или самокрутками с махоркой домашнего производства. Вспоминали в который уже раз былые охотничьи или рыбацкие байки, смеялись над старыми проделками Анемподиста, от которых больше всего доставалось Степану, да и расходились по домам.

Когда Леший дошёл до вырытого посреди Неумоевки колодца с длинным журавлём, высоко задирающим еловую жердь с подвешенной к ней цепочкой, возле аккуратного сруба, украшенного незамысловатой резьбой, приметил санки с небольшой кадушкой. Тут была самая вкусная вода, за которой ходили для самовара все жители деревни, для скотины пользуясь каждый своим колодцем, вырытым посреди усадьбы. Санки и кадушка были Ивана Михайловича. Начерпав воды, он, по всей видимости, зашел выкурить по папироске к Михеичу.

Анемподист развернул санки, взялся за привязанную к ним верёвку, и повозка легко заскользила следом, добавив к снежному скрипу валенок новые живые нотки. От очередной задумки на душе у Лешего повеселело, сразу куда-то пропала усталость, накопившаяся было за проделанные на лыжах два десятка километров вдоль телефонной линии, где то и дело приходилось сбивать тяжёлые шапки нависшего на ветках над просекой снега, выпавшего как раз накануне заморозка.

Дорога от Неумоевки в Носово была немного в гору, но санки с несколькими вёдрами воды в кадке катились легко. Чтобы вода не расплескивалась, еще у колодца Анемподист бросил в неё несколько пригоршней снега, который тут же напитался водой, затяжелел и стал навроде живой крышки. Пройдя через поле по накатанной полозьями и утоптанной копытами лошадей дороге с километр, Леший подвёл санки к калитке Марины, завёл их в усадьбу, набросил петлю на крючок у крыльца и бодро зашагал вдоль деревни к своему дому.

Поговорив с Михеичем, Иван Михайлович подошёл к колодцу, не обнаружил санок с кадкой и решил, что, не дождавшись мужа, жена отправила за водой для самовара ребятишек. Он пришёл домой, снял у порога валенки, поставил их на печь, чтобы до утра просохли, в носках прошёл в передний угол, сел ближе к лампе, привернул фитиля, сделав свет поярче, и развернул одну из газет привезенной на прошлой неделе почты.

— Ты чево это расселси? — заглянула в горницу жена. — Вода-то где? Я жду не дождусь, чтобы самовар ставить, а он газетки свои читать удумал.