Леонид Иванов - Леший

— Да ты не торопись! — осадил его Леший. — Вишь дверь-то тольки на шшолкунчик закрыта, значит, Зинаида скоро придёт. Посиди пока, расскажи, как там в армии-то ноне. А то всякого в газетах неладного пишут. И говоришь, помнишь, как мальцом на медведя с палкой кинулся?

— А как же! Помню, конечно. Разве такой позор забудешь?

— Да какой же это позор, когда бабку свою от медведя защищать кинулся.

А дело было так. Возвращался Анемподист с нарезки делянки на замену старых телефонных столбов, и услышал, как невдалеке бойкий детский голос уверенно говорил, что никого не боится, что даже сам медведь ему не страшен, если надо бабушку свою защитить. Ну, Леший и решил подшутить. Впереди по тропинке болотце было с небольшим ручьём. Через который по брошенным жердям переходили. А на подступах к ручью почва такая мягкая, и все следы на ней четко отпечатываются. Вот Анемподист чуть не впробеги к этому месту-то и рванул. Там сапоги скинул и на четвереньках, не вдавливая пятки и сжав пальцы в кулаки, по этой грязи-то и прошагал наискосок. Да еще и пень трухлявый успел разворошить, чтобы заметнее было, будто медведь прошёл. Сам за кустами спрятался и ждёт.

Анна с внуком, он тогда то ли первый, то ли второй класс в городе кончил, подходят, видят пень раскрошённый в труху.

— Ой, Серёжка, тихо, тут где-то медведь ходит. По ягоды шли, пень на месте стоял, а теперь, гли ко, косолапый мурашей искал, распатронил всё. Да и следы, мотри. Не велик медведь, года два, поди, а всё одно лучше не попадаться.

Пацан остановился, внимательно на отпечатки следов посмотрел, палку схватил:

— Баб, я его сейчас догоню и завалю!

— Да ты окстись, дитятко! — перешла почти на шёпот Анна. — Как бы он нас не завалил. Ишь, какой голодный, пень распотрошил, мурашей не нашёл. И на малиннике я видела, что натоптано, да тебя пугать не стала. Думала, может, пройдёт стороной.

В это время за кустами Анемподист громко завозился и издал звериный рык. У Анны ноги сами собой подкосились, она охнула и села на ближайшую кочку, а Сережка воинственно замахнулся палкой и кинулся на рык. Увидел поднявшегося из-за куста Анемподиста, опустил палку:

— Ты что, дядя Аник, уже убил его?

— Да убил, убил, охотник. Иди бабку успокаивай.

— Нет, можно я на тушу посмотрю, а то я никогда медведя не видел.

— Да убёг, он. Как завидел, што ты на ево с палкой-то кинулся, испужалси и убёг. Палки-то оне поболе ружья боятся. Пошли домой, охотник! Где там бабка-то твоя? Жива ли хоть. Али со страху-то чево доброво окочурилась?

— Я тебе счас, пришалимок ты эдакий, как дам, дак сам окочурисси, — беззлобно отозвалась с тропинки Анна. Ну, всю жись прожил, а ума так и не нажил. Придумал тоже мне, ребёнка пугать. А ежели бы заикой осталси?

— Такого напугаешь, как же! — похвалил Анемподист и погладил паренька по вихрастой голове. — Молодец растёт! Настоящий герой! Даром што городской.

Серёжка непонимающе слушал перепалку взрослых и не мог сообразить, был ли на самом деле медведь, или его всё же не было. Но ведь был же развороченный пенёк, были на тропинке медвежьи следы, но почему тогда баба Аня так отчитывает дядю Аника?

Нет, медведь всё же был, просто они с дядей Аником его одновременно прогнали. Испугался косолапый его палки и охотничьего ружья дяди Аника и убежал.

Эта версия пришлась ему по душе, и он в деревне, а потом и в городе всем хвалился, как они вдвоём лихо хозяина тайги прогнали.

— Дак как в армии-то? — перебил воспоминания парня Леший.

— Жить можно!

— Ну, жить везде можно!

— Хорошо кормят-то?

— Нормально!

— Хватает?

— Ну, сначала не хватало, а потом даже остаётся.

— Не забижают командиры?

— Да не, нормально! В учебке, правда, трудно было, я уж комиссоваться хотел, да не получилось, — признался Серёжка.

— Заболел што ли?

— Да не! Хотел заболеть. Первый месяц думал, вообще не выжить на хрен. Так гоняли, так гоняли, никаких сил не было. Уставали, как собаки, и всё время спать хотелось. Я уж хотел ногу ломать, чтобы в госпитале поваляться да выспаться, как следует…

— Как это ногу ломать? Нарошно што ли?

— Ну да! У нас там кочегарка в части была своя, резервная. Ну, мы с друганом вечером в свободное время за кочегарку зашли, там поленница дров. «Давай, — говорит, — друг другу ноги переломаем!» «А как? — спрашиваю. «Сначала ты мне поленом по ноге треснешь, а потом я тебе». «Не-е, — говорю, — боюсь я поленом по твоей ноге бить». «Ну, давай, — говорит, — тогда сначала я тебе шваркну, а потом ты мне». Вот, значит, я бушлат скинул, ногу обмотал, чтобы помягче было, на землю лёг, пятку на ступеньку. Он ка-а-ак размахнётся, да ка-а-ак мне поленом ниже колена шваркнет! Ой, я и взвыл! Как пожарная сирена! Потрогал, кости на месте. «Давай, — говорит, — ещё раз попробуем». Но я уже согласен был лучше пятикилометровый кросс бежать, чем второй раз поленом по ноге.

— А он? Ну, у ево-то кость сломали?

— Не-е! Он тоже забоялся. А у меня потом такой синячище на ноге был, я два дня хромал. Ну, командир и отрядил на двое суток на кухню картошку чистить. Правда, я потом ещё раз хотел закосить. Уже по осени. Всё у той же кочегарки. Нашёл там дохлую ворону. Ну, думаю, надо у неё желчь сожрать, чтобы пожелтеть. Подумают, что желтуха, и домой комиссуют.

— Неужто съел?

— Не, слушай дальше. Я позвал Толяна, ну, другана того самого, ему предложил. Он сразу же согласился. Только вот как эту желчь съесть? «А давай, — говорит, — мы её одеколоном разбавим. Ну, как на спирту получится». Взяли одеколон, опотрошили ворону, нашли желчь, чтобы не разлить, осторожно её вырезали. Там такая тёмная, какая-то зеленовато-коричневая жидкость была, выливаем в стакан, она вся аж пузырится. Одеколона плеснули, водой разбавили. А пить никоторый не решаемся. Менжевались, менжевались, потом оба по глотку сделали, и чуть не выблевали тут же. Такая гадость была! Дядя Аник, ты не поверишь! Противнее я никогда в жизни ничего не пробовал.

— Дак хоть не зря пили-то?

— Не зря. Обоих потом так рвало, что в санчасть положили, а там зёма оказался. Вот он мне и помог.

— Зёма? Еврей што ли? Это значит, теперь и евреи в армии служат? У нас тоже на фронте был еврей. Изя. Изяслав. Ну, геройский, я тебе скажу, парень. А погиб по-глупому. Хотя, смерть, она чаще всего и бывает глупой. Но больше-то они по тылам устраивались. А теперь, значит, тоже в армии служат. Молодцы!

— Да не, дядя Аник! Зёма — это значит земляк. Наш, белозерский. Мишкой звать. Вот он мне после учебки-то и помог в Мурманске остаться в полку связи. А то бы куда-нить в сопки отправили, где ни воли, ни людей.

— При штабе, значит, служил?

— Не! Меня Мишка в хозвзвод пристроил. В теплицу огурцы с помидорами выращивать. Ну, конечно, приходилось там и много чем другим заниматься, но всё равно в подчинении прапора-снабженца. Вот тут лафа началась. Как говорят, и сыт, и пьян, и нос в табаке.