Джой Уильямс - Подменыш [litres]

Ей было страшно оттого, что ее мать и отец умерли, что их больше нет с ней. Она произнесла их имена.

– Это правда, – сказал Уокер успокаивающе. – С тех пор прошли годы.

Это был ужасный страх. Ужасно было то, что она так беспокоилась о мертвых. Сердце ее гулко стучало. Ей в голову лезли автомобильные аварии и болезни. Мертвым грозило вымирание. Этот страх был подобен буре внутри нее, неживой буре, однако обладавшей кошмарной волей к разрушению…

– Ты совсем одна, – сказал Уокер. – У тебя никого, кроме нас.

– Это неважно, – сказала Перл. – Неважно, что я одна. И я не одна.

– Это поразительно – слышать, как работает твой разум, – сказал Уокер.

– У меня есть Сэм.

– У нас есть Сэм, – сказал Уокер. – Сэм будет чудесным.

– Ты мне не нравишься, – сказала Перл, признавая поражение.

Уокер фыркнул.

– Раньше тебе это нравилось, – сказал он.

– Раньше ты мне нравился.

– Тебе надо больше бывать на воздухе, Перл. Ты слишком зациклилась на себе. Выберись куда-нибудь с острова. Недалеко. Съезди в Морганспорт, загляни в парикмахерскую. Сходи в кино. Отправляйся на ярмарку и прокатись на карусели.

Перл вспомнила карусель с деревянными лошадками. Эта карусель была старейшей в Америке. Лошадки были с настоящими зубами и хвостами из конского волоса. Как-то раз дети водили ее показать карусель. Еще дети водили ее в кино, в пожарном депо, и это была – она могла в этом поклясться – порнография. Дети водили ее в музей, в котором был только портфель Артюра Рембо и указательный палец эфиопского террориста под стеклянным колпаком.

Перл была в Морганспорте три раза. Она не могла вспомнить, как проводила свои дни. Она была на острове, но чем занималась? Она разговаривала с детьми, или думала о детях, или гуляла с ними вдоль каменных стен, извивавшихся повсюду. Часто эти стены оканчивались камерами, сбежать из которых не составляло труда. Стены были повсюду, на голой земле и в зарослях, огораживая непонятно что. Камни вечно участвовали в детских играх и кочевали с места на место.

Уокер говорил по телефону. Он организовывал поездку. За ними должно было приехать такси и отвезти в аэропорт.

– Я не хочу больше детей, Уокер.

– Ну хорошо.

– У женщины только один ребенок, – сказала Перл. – Все остальные фальшивые.

– Бедная Перл, – сказал Уокер. – Мы будем дома около двух ночи.

Перл захотела выпить еще. Комната содрогалась. Она сжималась и расширялась. Перл смотрела на малыша в кроватке, крутившего ручками в воздухе и пинавшего деревянные планки.

– Мне нравится Сэм, – сказала Перл, помахивая ему рукой. – Я не хочу, чтобы он вырос неадекватным.

– Это ты ведешь себя неадекватно, Перл. Ты ходишь по улицам с несчастным и потерянным видом. Жители Майами арестуют тебя, если будешь ходить тут такая несчастная и потерянная. В Майами не делают снисхождения чудикам. Здесь не твое место.

Голос Уокера почти всегда был приятным, даже когда он говорил обидные вещи. Ей хотелось обнять его и, не разжимая объятий, бултыхнуться с края настоящего момента в ничто.

Она посмотрела на малыша. Он посмотрел на нее, сопя с серьезным видом. Она расстегнула блузку, взяла ребенка на руки и поднесла к груди. Он стал шумно сосать. Ее влажный сосок торчал. Перл поцеловала малыша в макушку. Когда он наелся, она отдала его Уокеру. И они спустились в вестибюль ждать такси.

Самолет, который должен был переправить их обратно на север, оказался полупустым. В салоне располагалось несколько умотанных семей с маленькими детьми. Перл поняла, что выглядит, как любая из этих молодых мамочек, вялых, тихих, желавших поскорее устроиться на своем месте. Кресла стояли по три в ряд. Перл вяло опустилась в кресло у окошка. Уокер уселся у прохода и пристегнулся. Малыш лежал между ними, на подушке.

– Я бы хотела «мартини», пожалуйста, – сказала она.

– Выпивку подают только после взлета.

– Я не особо одаренная личность, Уокер, и не очень внушаемая. Но во сне, если случалось что-то неприятное, я закрывала глаза руками и просто выходила из этого сна. Я не просыпалась, а просто переходила в другой сон. Я достигла в этом такого умения, Уокер. На самом деле, это был мой единственный талант. Хотела бы я так же уметь в реальной жизни.

– О, бога ради, – сказал Уокер. – В «реальной жизни».

– Я понимаю, что не очень ясно выражаюсь, Уокер, но я в депрессии.

– Да, конечно, – сказал Уокер.

Перл сделала глубокий вдох.

– Тело – это труп, Уокер, – сказала она, – просто труп, и только душа удерживает его от разложения, а я сейчас чувствую, что у меня нет души. Вообще-то, я чувствую это уже около года. Я чувствую, что она каким-то образом перешла к детям.

– У детей свои души, Перл.

– Я чувствую…

– У тебя просто послеродовая хандра, Перл. Иметь детей – это прекрасно. Дети делают нас вечными.

– Это такая еврейская спесь, да? Потому что евреи не верят в воскрешение. Нет-нет, я совсем не об этом, Уокер, – она скорбно взглянула на него. – Мне нужно в туалет.

Уокер встал и вышел в проход, пропуская ее.

– Почему бы тебе не сесть туда? – сказала она, показывая на место у окошка. – Я неважно себя чувствую, мне, наверно, то и дело придется выходить.

Перл направилась в заднюю часть салона. Проход был запружен людьми, рассовывавшими свои вещи. В задней части был еще один младенец, на руках древней старухи. Перл стояла рядом с ними, ожидая, когда освободится туалет. Старуха открывала и закрывала рот, глядя на малыша. Малыш внимательно слушал ее. Очевидно, эти двое понимали друг друга. Эта старуха была старше всех, кого только Перл видела в жизни. Было удивительно, что человека в таком возрасте вообще пустили в самолет. Что ж, жизнь – это тайна, подумала Перл. Она посмотрела на выразительное лицо старухи, на ее шишковатый череп, просвечивавший сквозь жидкие волосы. Как странно, что такой ходячей древности доверили такого крохотного малыша. Перл уставилась на них. Малыш медленно отвел взгляд от старухи и тоже уставился на Перл. У него были золотистые, холодно блестевшие глаза. Перл почувствовала себя завороженной. Это чувство было сильнее ее. Материнство сделало ее беззащитной. Она согнула указательный палец и с нежностью провела им по губам ребенка.

Старуха медленно отодвинула его и протерла ему личико рукавом своего свитера.

– Извините, – сказала Перл и подумала, как придирчивы бывают старые люди, как они беспокоятся о всякой заразе. – Я тоже с малышом. Я…

Она повернулась и пошла назад, на свое место, не помня, зачем встала.

– Уже лучше? – спросил Уокер.

– Ты веришь, – спросила Перл, – что перерожденного человека можно узнать по глазам?

– В смысле? – сказал Уокер.