Дмитрий Стахов - Крысиный король

— Фигнер собрала два миллиона рублей на помощь амнистированным, — сказала она. — Твои деньги я забрала. За тебя расписалась. Надо организовать лабораторию. Тебе надо вспомнить бомбовое дело. И съехать отсюда. Горничная! Фу! На Петроградской стороне, на Покровской, открыли общежитие каторжан. В бывшем доме городовых. Я договорилась — тебе дадут комнату…

— Проще найти гранаты, — сказал Андрей, пытаясь освободиться: Ксения поймала его лежащую поверх одеяла руку, сжимала ее. Ее пальцы были гладкими, крепкими, ладонь мягкой. — У дезертиров. Я смогу договориться.

— Да, гранаты хорошо, но нужны и мощные бомбы, — настаивала Ксения. — Немцы прислали Ленина, — рука Ксении сопротивлялась, она отвела взгляд, смотрела на стену, на стене была маленькая картина, расчесывающая волосы женщина в спадающей с полных плеч кружевной рубашке, у женщины были румяные щеки, крупный нос, узкие глаза. — Нам надо готовиться — Ленин сказал, что он и его партия пойдут и на гражданскую войну.

— Но… — Андрей сам сжал пальцы Ксении, она подалась ему, ее рука стала словно тоньше, стала влажной. — К чему? К чему готовиться?

— Он хочет гражданской войны, как ты не понимаешь? Ему мало той войны, которая уже идет. Он говорит, что надо сделать так, чтобы война империалистическая стала войной гражданской. Он приехал в пломбированном вагоне, на германские деньги, он будет воевать, чтобы заключить мир с кайзером.

— Воевать ради мира? Но с кем?

— Со всеми. С нами… Он враг, понимаешь? Я говорила об этом, товарищи подняли на смех. А я им докажу! Ты читал, что он пишет? — Кто?

— Да Ленин же!

Ксения подняла руку Андрея, положила себе на грудь. Ткань ее платья была жесткой, брошка в виде паучка сидела под маленьким, узким белым воротничком, застегнутым перламутровой пуговкой. — Нет, не читал…

…Когда белье перестало приклеиваться к струпьям, Андрей побывал у родственников, в квартире Петра, на Васильевском. Приняли хорошо, но братья были — Владимир с женой приехал из Колпино, — обижены, что Андрей появился не сразу после освобождения.

— Ты должен был приехать ко мне, — говорил Владимир. — У нас коза, козье молоко тебе бы пошло на пользу.

— Я не мог. Мало ли как все повернулось бы. И как еще повернется. Я не мог сразу, это правила нашей работы, революционер не может подвергать опасности родственников, — объяснял Андрей.

— Когда тебя посадили в крепость, никто нас не тревожил, — Петр катал по столу хлебный шарик, жаловался, что хлеб сырой, что белого не купишь вовсе, что цены растут, что Прейс хоть и обещал, но платить больше не стал, а Петр у него уже больше десяти лет.

— Тогда было одно, сейчас — другое. Будет война всех против всех, тогда и старое помянут, и новое в строку вставят, — сказал Андрей.

Братья переглянулись, жена Петра, занятая рукоделием, уколола палец.

— Не пойму я — о чем ты? — Владимир чуть подался вперед.

— Так все просто — революция только начинается!

— Революция уже была, — сказал Петр. — Если кончится война, если вернутся с фронта все… Нужен мир, как можно скорее.

— Вот тогда и начнется другая революция, а потом за ней — еще одна, — Андрей отхлебнул остывшего чаю, на столе стояла вазочка с крыжовенным вареньем, со смородиновым листом и перчинками, он очень любил такое, его варили дома.

Братья смотрели на Андрея с удивлением — о какой еще революции он говорит? — оба они были высокие, ширококостные, коротко стриженные, темные волосы отдавали в рыжину, рты у обоих были тонкогубые, говорили они так, что сразу угадывался польский акцент. Петр уже не был эсдеком. Семья, работа. Но — сочувствовал. Владимир думал только о козе, молоке, урожае яблок.

— Будущие революции будут кровавыми, — сказал Андрей. — Будет не насилие даже, а террор, террор уничтожающий…

— Прости, но ты сам… — начал Владимир.

— Да, я был в терроре, в кровавой работе, но я говорю о другом терроре. Я видел тех, ну с кем я боролся, а будет все по-другому, будет террор безличный, террор страха…

— Я не очень понимаю, — признался Владимир, — ты всегда говорил мудрено, а теперь, после крепости…

— Нам надо защитить эту революцию, чтобы не допустить следующих, — Андрей начинал злиться. — Вы должны понять! Сейчас власть в руках кадетов, и нам надо…

— Да кто на нее нападает? — Владимир перебил Андрея, поднялся, шагнул к открытому окну, оттуда пахло свежестью. С братьями теперь говорить было ни к чему. Андрей плотно сжал губы.

— Пришло письмо от Марии, она теперь в Варшаве, — сказал Петр.

Андрей смутно помнил старшую сестру. Мария была с ним ласкова, гладила по голове, ладонь у нее была шершавая. Она разувалась, снимала тяжелые грубые башмаки, ходила в носках, носки пахли остро, но тогда ее шагов не было слышно, а так Марию, обутую в башмаки, можно было услышать издалека. И юбка у нее была из грубой ткани и пахла кисло, Мария с раннего утра работала на скотном дворе. Потом слышал разговор, будто у Марии шашни с помощником приказчика Гаффера — Андрей стоял за забором, по другую сторону чесали языки птичницы, — Андрею было так стыдно, что он заплакал, он любил ее саму, ее запахи, а птичницы говорили про Марию плохо.

Теперь она жена этого оставившего службу под началом Гаффера человека. У нее двое детей. У мужа какая-то смешная фамилия. Кажется — Смутек. Ты не помнишь, что это значит? Совсем забыл польский? Ну? Нет-нет, его фамилия означает «горе». Мария вышла замуж за горе. Но он будто бы хороший человек. Он с ней добр, не вспоминает былое. У Марии же были другие похождения. Кроме Смутека. Они держат в Варшаве маленькое питейное заведение, им нужна помощь, Андрей может поехать, что ему делать в Петрограде?..

…— В самом деле, что тебе делать в Петрограде? — пожала плечами Ксения. — Лежишь, смотришь в потолок, пьешь бульон. Две женщины из-за тебя соперничают.

— Вылечусь и уеду. Увидишь — соберусь и уеду.

— Вот и обиделся. Недостает только, чтобы щеки надул. Да тебе и собирать ничего не надо. Так что можешь ехать налегке. Только как ты доедешь? Там теперь немцы, германский генерал-губернатор. У тебя и денег нет.

— Ты говорила — Фигнер…

— Так она для тех, кто будет защищать революцию. А для тех, кто едет в Варшаву, чтобы там половым работать, у нее денег нет. Как по-польски «половой»?

— Кельнер, кажется. Да, кельнер… Ты поедешь со мной? В Варшаву?

— Я по-польски не разумею, — Ксения погладила Андрея по щеке, спустила ноги на пол, поднялась с кушетки. За окном, зашторенным плотно, раздавались крики. Потом прозвучал одинокий выстрел. Револьвер — понял Андрей. И в ответ на него — залп винтовочных, сухих, трескучих.

Ксения чуть отодвинула штору. Проникший в щель свет создал вокруг ее головы желтоватый нимб. Волосы выбивались из прически, платье было примято.