Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Четтина имела несомненный кулинарный талант. Стряпала она с той же истовостью, с какой бралась за прочие дела. Лучшей помощницы в кухне Ассунте и желать не приходилось. Стелла с толикой ревности наблюдала, как заговорщицки шепчутся и хихикают мать и сестра, помешивая в горшочках. Утешалась Стелла следующим соображением: чем упорнее она воротит нос от кухонной работы, тем больше ее ценят близкие. Конечно, Четтина и Ассунта дразнили Стеллу, называя принцессой; но и потакали ей. Стелла даже сама себе в тарелку не накладывала – это делала либо Ассунта, либо Четтина. Из угла, где помещался таз для мытья посуды, до Стеллы регулярно доносилось слово «ленивица» – в смысле, это она, Стелла, ленивица; но к самому тазу ее не подпускали. Стеллины тарелка, чашка и ложка неизменно оказывались чистыми без каких-либо усилий с ее стороны.

Это полностью устраивало Стеллу. Париться над очагом – не для нее. Пускай другие портят себе руки чисткой и нарезкой овощей – Стеллины пальчики созданы для более тонкой работы. Стелла ведь лучшая вышивальщица, кружевница и швея во всей деревне! Знойные послеполуденные часы она посвящала изящному рукоделию, в то время как слепая бабушка Мария, лежа на кровати, напевно пересказывала старинные предания. Из Стеллиных рук выходили поистине восхитительные вещи. Причем ей это не стоило труда – самые замысловатые узоры получались на раз-два. Стелла вязала кружева для украшения скатертей и салфеток, а также сорочек и головных платков. Иеволийские невесты нередко просили ее помочь готовить приданое, их матушки расплачивались натурой – та давала курицу, эта – головку сыра, а иная пекла пиццу, приправленную по традиции орегано, а размером с половину обеденного стола. Не уследишь – Джузеппе сожрет эту красоту в одно лицо, стервец этакий.

– Жаль, твои подружки тебе самой не помогут с приданым, – однажды посетовала Ассунта и добавила: – Хотя где им! Лучше моей Стеллы никто рукодельничать не умеет.

Опасные слова; ляпнув такое из материнской гордыни, Ассунта живо осенила дочь крестным знамением.

– Ничуточки не жаль, – отвечала Стелла. – Все равно мне приданого не нужно.

– Как это не нужно? – фыркнула Ассунта. – А спать на чем будешь с мужем – на голом матрасе? Обед мужу накрывать будешь на голой столешнице?

– Я замуж не пойду, – отрезала Стелла.

– Мадонна, вразуми мою дочь! – Ассунта перекрестилась. – Никогда так не говори, Стелла. Сейчас ты думаешь, это шутка, пустяк; но если и вправду останешься незамужней, все локти себе изгрызешь с досады.

Стелла ничего не ответила. Незачем маму расстраивать. О своем будущем она давно уже задумывалась. На что, рассуждала она, ей в доме мужлан – громогласный, неряшливый вроде отца? Не отдаст она свое тело на растерзание сначала такому вот мужлану, а затем и младенцу, которого мужлан ей заделает. Мало-помалу Стелла укреплялась в мысли, что замуж не хочет. Ни за кого.

От обеда до вечерней мессы, к которой колокола начинали сзывать народ в половине шестого, деревня Иеволи застывала. Часы жесточайшего зноя Стелла проводила за плетением кружев, сидя у окна, затененного Четтининым лимонным деревцем. Во всех домах ставни были закрыты. Ни звука, ни движения; лишь прицветники бугенвиллеи, эти миниатюрные паруса, трепетали, вбирая жаркий ветер. Источник – сердце и жизнь Иеволи – отдыхал от пересудов горластых кумушек, что в другое время стирали здесь белье. В садиках и огородах было пусто. Так пусто, будто плодовые деревья и овощи сами себя посадили, сами за собой и ухаживали. Солнце играло на щекастых помидорах, подсушивало ехидные жгучие перцы. Чужеземец, случись ему забрести сюда в неурочный час, пожалуй, счел бы, что население покинуло деревню, ибо его выжили призраки растениеводов, одержимых перфекционизмом.

Дом семьи Фортуна считался в деревне самым жалким. Стелла и Четтина как невесты не котировались – отец незнамо где, приданого нету. Однако к концу 1935 года, когда Стелле было пятнадцать, а Четтине почти четырнадцать, девочек неожиданно признали ни много ни мало – первыми красавицами в Иеволи. Во-первых, к этому периоду обе расцвели телесно – кожа как персик, пухлые губки, и все такое. Во-вторых, Стелла сшила себе и Четтине восхитительные наряды, благодаря которым здоровая, пышная привлекательность сестер Фортуна стала всем очевидна.

За кружева и вышивки не всегда расплачивались натурой – перепадала Стелле и монетка-другая. На эти-то сбережения она и купила у разносчика добротной материи. Рукава в то время носили пышные, а талию было принято подчеркивать корсетом. Девочки надели новые платья в церковь. Суетность проявили, это понятно; впрочем, Господь их простил, ибо тем вечером на мессе было не протолкнуться. Не поглядишь сам – как потом за глаза осуждать сестер Фортуна, этих неотразимых гордячек, решил каждый иеволиец. И поспешил в Божий храм.

Далее, движимая всегдашним тщеславием, Стелла взялась шить себе и сестре наряды к августовским празднествам. Национальный женский костюм в Калабрии называется pacchiana и отличается сложностью кроя и многочисленностью элементов, поэтому его по большей части заказывают в специализированных мастерских, причем заботливый отец копит на это сокровище чуть ли не с рождения дочери. Предполагается, что одна pacchiana будет служить женщине всю жизнь, только с замужеством хозяйка сменит зеленую нижнюю юбку на красную, а если, упаси Господь, овдовеет – вместо красной станет носить черную.

Ни недостаток средств, ни трудность задачи не испугали Стеллу. Впервые в жизни они с Четтиной отправятся на праздник аж в Никастро – ради этого стоит постараться. Уже упомянутый мною сосед, Гаэтано Феличе, рассказывал Стелле, что в Никастро веселье куда пышнее, чем у них в Иеволи, – целых два дня танцев и музыки; а какая богатая ярмарка! Продают все – от анисовых леденцов до украшений из чистого золота и открыток работы монахов из монастыря Святого Франциска, что в городе Паола. Ассунта пообещала дочерям эту фиесту, если только Стелла сама сошьет наряды. Это казалось невозможным; не учла Ассунта, как упряма бывает ее старшенькая.

Прежде всего Стелле требовался образец. Pacchiana самой Ассунты была забракована Стеллой. Эту вещь шили наспех, без соблюдения канонов – лишь бы поспеть к венчанию. Мария, столь неожиданно оставшаяся вдовой и с неготовым приданым для дочери, тогда на всем экономила, в том числе и на материалах для свадебного наряда. А вот бабушкина собственная pacchiana , даром что была пятидесятилетней давности и требовала определенных улучшений, вполне сгодилась. Nonna Мария нашаривала элементы, надевала их один за другим, демонстрируя внучке, что к чему крепится. Слепая старуха и востроглазая девчонка ощупывали швы и строчку. Стелла живо производила вычисления в уме, Мария пыталась повертеться, чтобы юбка стала колоколом, чтобы шаль легла красивыми складками. Древняя pacchiana творила чудеса: Мария улыбалась, как беззаботная девушка, и даже пустая глазница казалась всего-навсего прищуром, который происходит от округлившихся щек и растянутых губ.