Дмитрий Стахов - Сон в начале века

«Куда?» — самодовольно поинтересовался Выросткевич. Птичка не ответила, поддавая газу, закладывая повороты, проскакивая перекрестки на красный, не уступая дороги другим, более мощным машинам, не обращая внимания на свистки и отмашки госавтоинспекторов.

Выросткевич откинулся на спинку сиденья, приобнял птичку за хрупкое плечо. Ему было приятно смотреть на закатывающуюся под капот дорогу, на мелькающие столбы. Выросткевич чувствовал: его время пришло. Он мял плечо женщины-птички и фантазировал: где они лягут? Сколько раз? В каких позах? Он поглядывал на нее искоса и был горд, горд собой, своей новой рукой, так изменившей его жизнь, он совсем не жалел о прошлом, готовился к будущему, пусть неясному, но обещающему исполнение всех желаний, воплощение надежд.

«Запорожец» выскочил на загородное шоссе, свернул на боковую дорогу, съехал на грунтовку, проехал к стоявшему в отдалении, возле самого темного леса, за высоким забором, дому из темно-красного кирпича. «Приехали!» — сказала птичка и дала себя поцеловать. Целуя ее, Выросткевич ощутил легкий, памятный с детства запах питательной смеси для канареек. «Пошли!» — сказала она, выпархивая из машины. Выросткевич, потягиваясь, вышел тоже. Они вошли в отпертую длинным тонким ключом тяжелую калитку.

Там, за забором, было великолепие. Подстриженные кустики, идеальные газончики, журчащие фонтанчики, чистые дорожки. Чье это? Сколько стоит? — думал влекомый к дверям огромного дома Выросткевич, но эти вопросы померкли, лишь только он вошел в холл первого этажа, где дуб и красное дерево, бронза и чугунное литье, хрусталь и золото потрясли его до основания, а затем он был увлечен на этаж второй, где мягкие ковры скрадывали шаги, где благоухало чем-то прекрасным, введен в комнату, развернут к огромной кровати, на кровать опрокинут.

Птичка билась на груди Выросткевича, порхала по нему, клевала его и когтила. Она смеялась-кричала, чирикала-свистела. Ее руки хлопали крыльями, ее ножки вздымались, она принимала в себя Выросткевича и с щебетом страсти выталкивала его, чтобы насадиться на него вновь, с еще большей охотой. Для Выросткевича это было совсем необычно. Временами ему становилось страшновато, временами он подумывал, что если бы он был с литредакторшей из издательства, то все было бы спокойнее и тише, но ощущение полета, несомненно, имелось, а за полет ведь можно все отдать. Даже то, чего у тебя нет, что принадлежит другим, что тебе не принадлежало никогда и никогда по-настоящему принадлежать не будет. «Лечу ли я? Парю? Мои ли это хлопают крылья?» — думал Выросткевич, оттягивая момент наивысшего наслаждения, оттягивая его и оттягивая, но, будучи не в силах больше сдерживаться, он излился.

Лучше бы он этого не делал. Ибо в момент извержения в комнату с огромной кроватью вошли два санитара, огромного роста ассистент, тоже один из первых опытов великого профессора, человек с сердцем кабана, да «зеленый» доктор со «скорой». Санитары схватили эякулирующего Выросткевича за руки, за ноги, натянули его, растянули, «зеленый» выдернул из-под него ассистентку, затолкал ее в стоявшую за занавеской клетку, а ассистент-кабан одним движением громадного тесака оттяпал Выросткевичу голову.

Из Выросткевича брызнула кровь. Ассистентка тут превратилась в птичку и завела заунывную песню, в которой совсем не было жалости к Выросткевичу, а была лишь одна, голая и откровенная половая неудовлетворенность. Санитары кинули тело на специально приготовленную каталку с подключенной к каталке системой охлаждения жидким азотом и покатили ее прочь. «Зеленый» взял голову Выросткевича в пытливые руки ученого. «Хорошо подгадали момент, — сказал «зеленый». — Обратите внимание, коллега, какое чувство блаженства разлито по его чертам. Из этого я могу сделать предварительное заключение, что органы, которые мы возьмем из его тела, будут хорошо трансплантированы». «Я бы тоже хотел так умереть, — сказал кабан, вытирая тесак куском марли. — Если бы меня не боялись бабы!..»

С головой Выросткевича в руках «зеленый» подошел к клетке. Птичка, заметив «зеленого» со столь страшной ношей, заметалась по клетке, начала ударяться красной своей грудкой о прутья решетки, царапать желтыми лапками жердочку, на которой она останавливалась перевести дух, и вновь шебуршилась и билась.

«Эх, ты! — тихо-тихо, сквозь зубы проговорил «зеленый». — Бездушная тварь!» и медленно, аккуратно опустил голову Выросткевича в сосуд с формалином. Выросткевич, последний раз в этом мире, мигнул, подумал — что это было? Почему? Зачем? — и смежил веки.

Он, конечно, не увидел, как от его тела, тем же тесаком отрезали крыковскую ладонь, кинули ладонь в мешок со льдом, как в комнату вошла непомерно раздобревшая женщина с обесцвеченными волосами и хриплым голосом потребовала у «зеленого» денег. То была крыковская вдова, предоставившая загородную усадьбу «зеленому» для его сомнительных занятий. «Зеленый» тут же отсчитал вдове некую сумму, предложил посмотреть на голову Выросткевича, на кисть покойного мужа, на птичку-ассистентку, так наивно, совершенно по-птичьи попавшуюся в западню и приведшую туда Выросткевича, но вдова буркнула что-то невразумительное типа: «Что я, рук его не видела? Я кое-что поинтересней видела!» и, тряся боками, вышла. «Зеленый» глубоко вздохнул: ему предстояло решить — кому могут пригодиться органы вдовы, ему предстояло уговорить вдову не злоупотреблять сладким и мучным, не пить и не курить. Да, все это было непросто.

Жениться Витя Трясоумов решил ранней весной, вечером, по дороге домой, после приема. Под добродушное урчание двигателя «Ягуара», в запахе кожи мягких сидений и несвежего аромата носок. Витиных. Играла музыка. Что-то по радио. Запахи и звук, смешавшись, в намерении укрепили.

Желание прибиться к одному берегу зрело в нем давно — и в пору каботажных плаваний среди попавшейся ко времени компании подружек, и в пору дальнего круиза с женщиной много старше себя. Но о женитьбе он не помышлял. Ему просто хотелось тихой гавани.

Так Витя Трясоумов врал сам себе, так же он врал и некоторым из своих друзей, тем, кто был от него в зависимости. Тем, кто был вынужден не только его слушать, но и выслушивать. Со всеми прочими он быстренько рассорился: прочие его раскусили, прочие не стали ему поддакивать, а заявили напрямик, что жениться Витя задумал исключительно из-за своей невероятной жадности, что важно для него в женитьбе только одно — обладание, состояние собственника. И это было правдой.