Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Конечно, сунуть тому же Феде пачку «фильтровых» сигарет — пара перчаток непременно найдется. Непременно прозвучит при этом и стандартное «чисто фединское» пояснение: «Это остатки, давно не получали, никому не говори, все равно на всех не хватит…» Вот только с какого перепуга в этой ситуации раздавать нам здесь сигареты за то, что администрация должна, трижды обязана выполнять? Опять же сигареты в лагере — это не то, что сигареты на воле. Здесь это — гораздо серьезней. Сигареты — это деньги, валюта, эквивалент всего и вся.

В этой ситуации мне не оставалось ничего другого, кроме как попросить родных прислать перчатки в ближайшей посылке. Так и сделал. Перчатки вскоре получил. Целую упаковку. По виду и качеству — те же самые перчатки, что когда-то нам выдавали. Оказывается, на воле продаются они в любом универсаме и стоят, даже в нашем арестантском очень специфическом представлении, сущие копейки.

В упаковке, присланной в посылке, перчаток оказалось двенадцать пар. Пару сразу стал использовать по самому прямому назначению, две пары заначил на черный день и спрятал на дне баула с личными вещами, остальные роздал в своей смене тем, кому посчитал нужным.

Не устаю удивляться отношению представителей администрации колонии к собственной внешности, к самому понятию «форменной одежды». А ведь где-то рядом здесь и понятие «честь мундира». Пойдем по принципу «сверху вниз». Начнем с шапки, точнее, с головного убора. Широчайший разброс вкусов и возможностей. От щегольских, пошитых по «спецзаказу» фуражек, с немыслимо задранной тульей, до легкомысленных подростковых бесполых шапочек — тех самых, что без конца «отметают» у нас в ходе регулярных шмонов. Плюс меховые форменные шапки с ведомственной кокардой. Да еще снабженные той же кокардой летние шапки-каскетки с козырьком, с которыми отдельные представители администрации почему-то не расстаются круглый год («зимнюю по пьянке потерял», — шутят по этому поводу «злые» зеки). И много еще разных неожиданных вариантов шапок и фуражек.

От шапки — к голове. Почти уверен, что сотрудники администрации (по крайней мере прапорщики и сержанты-сверхсрочники) не знают дороги в «вольную» парикмахерскую. Стричься предпочитают в лагерной парикмахерской. У зека-парикмахера. На халяву, разумеется. С учетом последнего могли бы чаще пользоваться подобными услугами, потому что вид у большинства из них откровенно неопрятен — заросшие шеи, «шалашики» нестриженых волос над ушами и т. д.

В выборе верхней одежды разброс этого самого «выбора» еще больше, чем при выборе шапок. Кто-то щеголяет в коротких ведомственных синих пятнистых куртках с меховыми воротниками, кто-то предпочитает, опять же, пятнистые, но уже зеленые, демисезонного образца без воротника, кто-то не вылезает из форменного темно-синего пальто.

Еще большая неразбериха с обувью: форменные ботинки, гражданские ботинки самых немыслимых фасонов и цветов, кроссовки всяческих моделей и т. д. В большинстве своем обувь неухожена, разбита, просто банально не чищена. Термин «не чищена» нуждается в пояснении. Имеется в виду не та обувь, что утром была добросовестно приведена в порядок с помощью гуталина, щетки, бархотки, а затем в течение времени, затраченного на дорогу к месту работы, запылилась, забрызгалась, запачкалась. Речь идет о той обуви, что неделями не ощущает касания щетки, покрывается плотным налетом пыли, грязи и всего прочего, что позволяет сомневаться в первоначальном цвете.

А еще очень часто неглаженые, то постыдно короткие, то неряшливо длинные, сбивающиеся неприглядной гармошкой на обувь, брюки.

А еще пятна самых разных контуров и оттенков на всей площади обмундирования.

Что за всем этим, господа офицеры? Низкая самодисциплина? Неуважение к своей профессии, своему ведомству? Недостаток общей культуры? Наверное, всего понемногу.

Плюс, вдобавок ко всему, две характерные приметы внешности большинства наших «охранителей и воспитателей» — вечная хроническая небритость и… животы. Яйцевидные, грушеобразные, подобные эллипсу, положенному на ребро, и т. д. Не следят за собой, совсем не следят люди, призванные нас перевоспитывать, быть для нас образцом подражания. И сами не следят за собой, и те, кто стоит над ними, не обращают внимания на свой образ. А может быть, неопрятность и неряшливость заложены в самой сути ведомства, в распоряжении которого мы пребываем?

Перечитал сделанную днем ранее запись, посвященную тем, «кто нас охраняет и воспитывает», покачал головой. Вспомнил и предыдущие свои обращения к этой теме. Испытал… если не угрызение, то неудобство и беспокойство. Все-таки нельзя так — столько людей в одну «корзину», и всех черной краской. Ведь у каждого были свои исключительно личные обстоятельства выбора профессии, трудоустройства, жизненного пути. Стал перебирать в памяти всех тех, кого мы видим почти каждый день, но кто находится по отношению к нам совсем в другом измерении. Вспомнил капитана внутренней службы А. Когда-то он был начальником отряда, арестанты здорово его уважали, считали требовательным, но справедливым. Только что-то не заладилось у него по службе, были какие-то тяжелые разборки с начальством. В итоге — перемещение по служебной линии, не то чтобы вниз, но не вверх, это уж точно. Сейчас его пост — на дверях, что отделяют промзону (промку) от жилой зоны (жилки): сверяет фамилии идущих на работу и с работы, координирует работу контролеров, что осуществляют наш досмотр. Богатырского телосложения мужичина, лицо с правильными чертами, умные глаза. Я не слышал, что бы кто-то из зеков сказал о нем что-то плохое.

Есть еще прапорщик Н. Я соприкасался с ним несколько раз во время длительных «свиданок», когда ко мне приезжали сын и жена, запомнил его корректное поведение, немногословную, но правильную речь, искреннее желание помочь в каких-то бытовых вопросах. Помню его непосредственное одобрительное удивление в отношении моих чисто семейных деталей: «Сын? Только что из армии? В ВДВ служил? Пошел по собственному желанию? Да ну-у-у!…Молодец! Цветы? Кому? Жене? Правильно! Где рвал? У барака? Какие-то дохлые… Вот там, — он кивнул на окно в сторону пышной клумбы у административного корпуса, — лучше… Хочешь, нарви, а хочешь, я схожу?»

«Добро» на реализацию последнего благородного порыва я не дал, но сцену эту запомнил.

Только доброе, только хорошее могу сказать и в адрес двух женщин, что дежурят на «свиданке», в адрес еще одной представительницы слабого пола из штата лагерной администрации, что занимается ныне (до нее этим занималась полная дура) нашей корреспонденцией (принимает и отправляет). Все равно не густо.