Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

Вступив на должность, он придирчиво пересмотрел планы научных работ, зарубил как несвоевременные несколько подготовленных к защите диссертаций, намекая при этом, что лично отдает им должное, но по абсолютно достоверным сведениям о т т у д а — взгляд зама лишь на секунду, на долю секунды, ничуть не боязливо, но многозначительно устремлялся в потолок, — так вот по данным, не вызывающим сомнений, не об этом надо теперь думать и заботиться. О чем заботиться надо, сотрудники узнавали из ежемесячных собраний, именуемых конференциями, на которых Сергей Викторович, безоговорочно оттеснив на задний план всех других руководителей, доводил до сведения сотрудников новейшие веяния и тенденции, не говоря уже о конкретных замечаниях и указаниях.

Такая идейная активность объяснялась еще и тем, что непосредственной работе на благо науки и нашего научного учреждения Сергей Викторович отдавал не так уж много сил; силы его поглощала иная деятельность — лекторская, та, которую с известными оговорками можно назвать литературной, и такая, о характере которой можно было лишь смутно догадываться. Во всяком случае, пробыв на рабочем месте в золотое утреннее время не более часа, замдиректора вызывал машину и, подхватив под мышку папку из великолепной экзотической кожи, твердым уверенным шагом человека, отбывающего на исполнение ответственной миссии, покидал институтское здание. Возвращался уже под вечер, походкой по-прежнему деловой, но уже отчасти расслабленной, а по особому благодушию и некоторой маслянистой игривости во взоре можно было предположить, что обедал он отнюдь не в учрежденческом буфете.

В те дни, когда Сергей Викторович со службы не отлучался, в кабинете его постоянно находились какие-то вовсе посторонние для нашей конторы вальяжные люди в коже, в блейзерах с золотыми пуговицами, в темно-серых дорогих костюмах в еле заметную полоску, в каких вполне можно подписывать миллионные международные контракты типа «газ — трубы». Кто они были? Бог их знает. Можно, конечно, предположить, что имели они отношение к телевидению или к документальному кино, к прочей якобы творческой деятельности, сильно отдающей бизнесом, торговлей, организацией подпольных цехов; подозреваю, что настоящих бизнесменов, пренебрегающих постыдной эстрадно-кинематографической маскировкой, там тоже попадалось немало. Они запросто располагались в самолетных крутящихся креслах с подголовниками, какими обставил свой кабинет Сергей Викторович, щурились на иностранных красоток, украшавших фирменные календари, сугубо деловые, однако с чуть заметным уклоном в порнографию, курили душистые сигареты из выложенных на полированную поверхность журнального стола длинных золоченых пачек. Наш замдиректора предавался в это время бурной административной деятельности, разговаривал едва ли не по всем трем телефонам сразу, по городскому, по внутреннему и еще по особому, снабженному рояльной клавиатурой, — кого-то распекал, перед кем-то обаятельно, с богатыми обертонами в голосе заискивал, от кого-то требовал конкретного и обстоятельного отчета — и при всем при этом успевал подмигнуть с лукавством сообщника гостям своего кабинета. Иной раз для пущего их развлечения Сергей Викторович вызывал «на ковер» какого-нибудь сотрудника, не столько для разноса или демонстрации власти, сколько затем, чтобы друзья сами смогли оценить уровень его компетентности и умение с ходу вгрызаться в самую сердцевину любого специфического вопроса.

Однако чаще всего в моменты таких неформальных дружеских совещаний в кабинет допускались лишь двое из всего нашего немалого штатного расписания, люди, не заметным постом известные в нашем коллективе и не служебными успехами, но особым доверием, которым их дарил Сергей Викторович. Пойди пойми человеческую душу, отчего наш сведущий в международных делах зам — то ли дипломат, то ли еще более важный специалист, полтора десятка лет оттрубивший в романтичнейших странах Латинской Америки, по какой такой причине выделил и отметил покровительством самых примитивных, анекдотически тупых сотрудников института? Да нет, конечно, никакой загадки в этом начальственном выборе не содержалось. Сергей Викторович нуждался в нерассуждающей преданности, в крепостной готовности на все услуги, поскольку ценил эти свойства превыше всех иных качеств, какими отличались прыткие и непочтительные младшие научные сотрудники и каковых даже лысые, в мятых дешевых костюмах старшие научные сотрудники порой ухитрились не растерять. Все-таки смешно и странно было смотреть, с каким особым правом переступали порог заветного кабинета его доверенные лица. Один из них был Гарри Рейнблюм, заведующий фотолабораторией, видный, модно и добротно одетый мужчина с младенчески розовым лицом, характерным, почти полным отсутствием лба, который не могла возместить даже давняя аккуратная лысина. Помимо добродушного своего нрава и дорогих замшевых курток, Гарри славился в институте необычайными успехами по любовной линии, о которых он рассказывал ежедневно без унижающей слушателей особой похвальбы, а просто удивляясь превратностям судьбы и причудам женского нрава. Среди постоянных, временных и случайных подруг Рейнблюма чаще всего встречались продавщицы престижных магазинов — валютных, фирменных, мебельных, комиссионных, диетических, — поскольку чисто практическую сторону ощутимой связи Гарри не упускал из виду, стюардессы внутренних линий, эстрадные танцовщицы, секретарши начальников средней руки, провинциалки, прибывшие на завоевание столицы, и даже ищущие понимания на родной земле жены загранработников. В сущности, всегда и всюду, куда бы ни направлялся, какую бы работу ни выполнял, где бы ни был, какие бы шальные деньги ни планировал заработать, Гарри был плотно занят одним и тем же единственным делом своей жизни — искал баб. Или их кадрил. Или добивался. Это было главным его предназначением на свете, о котором в институте ходили легенды. Одна из них воспевала рекорд, поставленный Гарри Рейнблюмом в шашлычной, некогда расположенной у Никитских ворот, в здании кинотеатра «Повторный». От знакомства за столиком до близости в туалете прошло ровно сорок шесть минут — неполный обеденный перерыв. Самым трудным в этом скоротечном романе оказалась заключительная стадия — как вывести потерявшую голову, однако уже пришедшую в себя даму из туалета, у дверей которого толклись страждущие? Но Гарри и тут проявил дьявольскую находчивость: приобнял пережившую блаженство подругу за талию и, напустив на себя обеспокоенно-ответственный вид, распахнул дверь: «Граждане, расступитесь! С женщиной плохо!»

Быть может, за сноровку в подобных делах и приблизил Рейнблюма Сергей Викторович. Ибо для поручении более основательных он использовал нашего завхоза, точнее, инженера по комплектации и оборудованию Арчила Остапова. В отличие от Гарри Рейнблюма невысокий, невидный Арчил с выражением постоянного грустного скепсиса на отдаленно кавказском своем лице привязанности свои не расточал легкомысленно, более всего ценя в них надежность и постоянство. Предпочтение он отдавал зрелым, хорошо устроенным в жизни матронам. Одна из них работала директором закрытого мехового ателье, другая заведовала секцией верхнего платья в некоем магазине для узкого круга. Прочность этих долговременных отношений служила Арчилу основой материального благополучия, но скепсиса его развеять не могла. Все те блага, к которым он стремился, он считал хорошим тоном демонстративно презирать. «Сапоги — Голландия, — говаривал он бывало, демонстрируя в приятельском кругу элегантную и чрезвычайно подходящую для российской зимы обувь, — и добавлял пренебрежительно: — Фуфло!» А вот как прокомментировал он первое давнее появление в московских гастрономах настоящего шотландского виски, красивых, нестандартных бутылей с пробками, обтянутыми белой жестью, с наклейками, с которых сдержанно, по-мужски улыбался седовласый представитель какого-то старинного благородного клана «Джонни Уокер»!