Анатолий Макаров - Мы и наши возлюбленные

— Выпил вчера два фужера, — как о неизбежной неприятной процедуре рассказывал Арчил, — такое дерьмо!

Однажды я совершенно случайно сделался свидетелем сцены, которая раскрыла мне глаза на причину постоянной скептической меланхолии Арчила. Приятелем, из числа как раз тех, добившихся заметного положения, я был приглашен на семейное торжество в один из модных интуристовских ресторанов, оказаться в котором было для меня столь же непривычно, как, скажем, на обеде у английского посла. Стесняясь своего отнюдь не фирменного пиджака, я вошел под своды просторного зала, потонувшего в элегантной полутьме, благородно-интимный свет торшеров озарял лишь столики, покрытые скатертями цвета неподдельного вина «бордо». Еще не различив тот самый праздничный коллектив, к которому мне надлежало прибиться, я наткнулся взглядом на роскошно накрытый стол. Чего только там не было! И семга возбуждающе-телесного цвета, и тускло мерцающая черная икра в хрустально-серебряном бочонке, и бутылка шампанского, застрявшая, подобно кораблю, среди ледяных торосов в мельхиоровом ведерке, и коньяк самой высшей марки, о чем свидетельствовала наклейка на бутылке, напоминающая банкноту некоего государства… Двое сидели за этим обеденным натюрмортом: Арчил, в приступе иронической тоски повесивший свой большой нос, и его дама, которую легко было принять за старшую его родственницу, за его начальницу, за жену его начальника, — так монументальна и солидна она была в своем костюме «джерси» (Голландия или Бельгия), в мохеровом жарком палантине, в песцовой боярской шапке, с миной неприступного удовлетворения на плоском скобарском лице. Я так и не разобрал тогда, кто же она была — заведующая ателье или товаровед заветной секции заветного магазина?

Так вот, до того, как на нем остановился начальственный взор заместителя директора, Арчил был, в сущности, свойским парнем, в служебной его каптерке нередко распивалась бутылочка, и сотрудницы наши нет-нет да и щеголяли в меховых шапках или недорогих кроличьих шубках, организованных им по снисходительному знакомству, почти без непременной наценки. Сделавшись лицом, приближенным к начальству, Арчил переменился, не удостаивал больше сотрудников грустными рассказами о разочарованиях своей сладкой жизни: «Смотрел «Последнее танго» по видухе — такая мутотень!» Сделался он вальяжен, исполнился уважением к каждому своему движению и до былой трепотни с курящими мужиками на лестнице почти не снисходил. Зато стал проявлять интерес к солидным, обстоятельным разговорам среди кандидатов и докторов в буфете за чашкой кофе. В нашем институте нередко бывали гости из смежных НИИ, выбрав клиентов попредставительнее, Арчил обычно и подсаживался к ним, деликатно осведомлялся, не помешает ли, радушно пододвигал соседям едва начатую пачку «Мальборо» или «Кента». Прислушавшись к разговору незнакомцев — это мог быть обмен мнениями и даже профессиональный спор в корректной застольной манере, — Арчил неожиданно вставлял и свое слово, поддержав, как правило, аргументацию одного из собеседников. «Безусловно!» — произносил он с интонацией мудрой безапелляционности, или: «Элементарно!» Гости переглядывались между собой, потом смотрели на Арчила, на его пуловер, отделанный нежнейшей замшей, щурились от пряного дымка тонко чадящей его сигареты и приходили к выводу, что человек к ним подсел в высшей степени осведомленный и мыслящий. Удовлетворенный приемом, Арчил с сознанием полного права еще раза два позволял кратко одобрить чью-либо точку зрения, а потом, почувствовав к себе внимание, принимался нести такую несусветную чушь, что ученые собеседники от неожиданности только рты разевали.

Самим собою Арчил оставался, лишь общаясь с Гарри Рейнблюмом. Я иногда замечал их на лестничной площадке либо в укромном закутке коридора — они вели между собой какой-то неведомый постороннему нескончаемый торг, разрабатывали какую-то со взаимными подозрениями и упреками хитроумную негоцию.

Кто знает, быть может, сферы своего влияния на Сергея Викторовича они делили. Хотя вряд ли, Сергей Викторович сам был такой человек, что каждого из них загружал поручениями: достать мебель, экипировать по высшему классу приехавших с периферии родственников, устроить приятеля на консультацию к профессору-светиле; жизнь сложна и требует постоянной борьбы, ничто не дается само собою. Не знаю, приходило ли в голову нашему уважаемому заму, что усилия, которые он затрачивал в отечестве для достижения привычного стандарта жизни, в милой его сердцу Латинской Америке хватило бы на то, чтобы сделаться нефтяным магнатом, председателем банка, главою какого-нибудь гангстерского синдиката…

Во всяком случае, другой зам, Афанасий Максимович, в этом ничуть не сомневался и порой во время наших вечерних бесед признавался, доверительно понижая голос, что его поражает неприличная деловитость его коллеги. И постоянная ссылка на мнение высоких сфер, которые тот позволяет себе во время собраний и совещаний у директора, уклончивые, но более чем прозрачные намеки на авторитеты, недоступные проверке, — «ребята сказали», сам понимай, кто они и откуда! Умный поймет.

— Ведь он блефует! Блефует, как пить дать! — кипятился Афанасий Максимович, явно склоняя меня на свою сторону, хотя никакого значения мои симпатии в их борьбе самолюбий иметь не могли. А вот поди ж ты! Все-таки хотелось Максимычу хотя бы в глазах нетитулованного сотрудника выглядеть несомненным и полноправным первым заместителем директора. На самом-то деле в соответствии со штатным расписанием оба зама находились в совершенно равных условиях, без каких бы то ни было преимуществ друг перед другом, однако каждый из них первым заместителем полагал именно себя. Максимыч — на том основании, что на него были возложены чисто административные функции — штатное расписание, премии, пенсии, «деньги и кровь», как он выражался; Сергей Викторович в своем самомнении опирался на свои международные связи. И вообще на большее свое соответствие духу и стилю времени, хотя по возрасту, повторяю, оба зама были почти одногодки.

Одно время казалось, что Сергей Викторович одерживал верх, — все чаще видели его возле дверей нашего директора, в институте почти не бывавшего в связи с академической своей занятостью, загруженностью по государственной и общественной линии — то сессии Советов, то борьба за мир, то какие-нибудь всесоюзные юбилеи, на которых положено если не выступать, то хотя бы красиво присутствовать. Так вот, было время, когда особая приближенность Сергея Викторовича к с а м о м у уже не вызывала сомнений. По крайней мере, в отсутствие директора он самолично проводил совещания, принимал иностранных гостей и даже скучные официальные бумаги рвался подписывать, хотя бухгалтерии не любил. Нашей скучной, копеечной бухгалтерии: два шестьдесят в день — суточные, рубль пятьдесят за гостиницу, в столичных городах — два двадцать…