Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

— Ладно, иди. Сейчас вернется Эстабрук. Он мне поможет.

Консепсьон Канделария отвезла ребенка на машине домой, оставила миссис Ортега на попечение соседей и уехала в больницу.

В больнице царила суматоха: врачи бранились, сестры кричали. В холле Консепсьон чуть не сбила с ног старшая сестра — пожилая женщина, неожиданно вывернувшаяся из-за угла.

— Конни! Слава богу, что вы пришли, — воскликнула она, поправляя упавшие с носа очки. — Девочки нервничают, будто дети перед первым причастием. Прошу вас, останьтесь и покажите им, как надо работать.

Консепсьон невольно засмеялась. Как бы там ни было, а совсем неплохо, что эта рьяная католичка просит помощи, значит, полагается на нее и верит в ее опыт. Это укрепило в Консепсьон веру в себя. Лишний раз она убедилась, что лишь предрассудок отделяет ее от общества, к которому она принадлежала.

— Я и сама думала, что могу вам пригодиться.

Дряблое лицо сестры расплылось в улыбке.

— Вы всегда были моей любимицей. Сейчас достану для вас халат.

Консепсьон не могла удержаться от вопроса:

— А вы действительно хотите, чтобы одна из «красных» помогала вам, тем более сегодня?

— Будет вам, — ответила сестра. — Или вы хотите надо мной подшутить? — Она махнула рукой и пошла по коридору, раскачиваясь всем своим тучным телом.

На пути из города Алтаграсия Арсе, уверенная в том, что ее муж погиб, молила бога отомстить убийцам и громко плакала, не желая, как обычно, сдерживать себя. Соседки, с которыми она шла, не могли ее успокоить.

Но едва Алтаграсия увидела дом, она перестала плакать и позволила Елене Старовой вытереть слезы на своих еще свежих и полных щеках. Она зашагала к дому с таким видом, словно была уверена, что Рамон уже там. Алтаграсия представила себе, как войдет и как Рамон, оторвавшись от чтения, вскинет на нее свои умные живые глаза. Поддавшись этой обманчивой уверенности, она переступила порог дома, который был сейчас самым опасным местом в городе.

В 10 часов 15 минут полиция штата, патрулировавшая по всем главным шоссе, ведущим в Реату, остановила едущий в город крытый фургон. На передке сидел старый индеец из племени навахо. Его длинные волосы были собраны в узел, рот окаймлен густыми седыми усами. Рядом с ним сидела его жена, худая, в широкой юбке и вельветовой кофте. На шее у нее висела добрая дюжина ожерелий из бирюзы и серебра. В глубине фургона виднелись три лохматые детские головки, с любопытством рассматривавшие полицейских, а из-за спин детей выглядывала молодая красавица.

— Поворачивай обратно, Джон, — сказал один из полицейских.

— Я не есть Джон, — с достоинством возразил старый навахо. Ему уже давно надоели бледнолицые, считающие, что все индейцы Джоны.

— А как тебя зовут?

— Бен Джоу Неззи.

— Ну, так вот, Джоу, возвращайся домой. Чем торгуешь?

Индеец кивнул головой, не совсем поняв вопрос.

— Купишь бусы? — спросил он.

— Не сегодня. Сегодня в город нельзя ехать.

Старик улыбнулся, вытер тыльной стороной ладони усы. Он был убежден, что бледнолицый шутит.

— Сегодня не покупай бусы?

— Ни бусы, ничего другого. Сегодня нет бизнеса.

— Нет би-и-изнеса?

— Нет. Поворачивай. — Полицейский жестом пояснил свой приказ.

— Гм. Нет би-и-изнеса. — Навахо посмотрел на жену. Та шевельнулась, растерянно хихикнула, потом прикрыла лицо одеялом. Старик немного подумал и с достоинством повернул лошадей.

— Сожалею, Джон. Желаю удачи. В другой раз приезжай.

Старый Бен Джоу дождался, когда повозка развернулась и полицейские снова сели на свои мотоциклы, затем рассмеялся. Сначала тихо, про себя, но затем смех прорвался наружу. Бен Джоу хохотал так заразительно, что его дочь и внучата тоже не выдержали. Он никак не думал, чтобы бледнолицые хотя бы один день могли прожить без би-и-изнеса.

Фургон с грохотом катился на северо-запад, и сквозь его парусиновые стены было слышно, как там смеялись. И хотя смех этот был весел и беззлобен, в нем все же чувствовалась какая-то горькая ирония.

Пока Бэрнс разговаривал по междугородному телефону с иммиграционными властями, Бэтт Боллинг раздавал винтовки добровольцам, собравшимся на улице, у входа в контору. Ли Эстабрук записывал фамилии добровольцев и номера винтовок. Приказ был прост: арестовывать всех красных и безработных шахтеров. И жен тоже? Конечно. Эти суки опаснее мужчин. Во главе каждой группы будет поставлен человек с опытом подавления забастовок. В первую очередь надо найти негодяя Арсе, начавшего бунт. Надо разыскать также револьвер Клайда Фоунера, а вернее, какой-нибудь револьвер или вообще оружие. И красную литературу. И прежде всего не бояться винтовки, которую тебе дали, а стрелять из нее. Однако зря палить тоже не следует, понятно? Ну, вот и все, теперь можно отправляться.

Влезая в кузов грузовика, помощники шерифа весело переговаривались.

Бэтт сплюнул. Настроение у него было отвратительное. Куда же все подевались, черт их возьми?

Рамон Арсе рухнул на дно сточной трубы и перевел наконец дух. Слава богу, полицейские мотоциклисты не заметили его. Они даже не остановились. На какой-то миг он почувствовал облегчение, словно его обдало теплой волной, но тут же тело его покрылось испариной, и он содрогнулся. Ему почудилось, что он снова в переулке и, падая, отводит рукой ствол стреляющего в него пистолета. Его глаза полны слез, обожженная рука нестерпимо болит от удара по засохшей, изборожденной колеями земле, и вдруг он чувствует, что свободен. Он спешит уползти в сторону и сбрасывает с ног тяжелые ботинки, которые мешают ему передвигаться. Потом опять слышит, как сталкиваются чьи-то тела, и видит Сирило, который поднимает его и толкает вперед, и он, спотыкаясь, бежит в сумрак, наполненный выстрелами и криками. Стреляли много, но ни одна пуля не задела его.

Рамон заставил себя открыть глаза и встряхнул головой. Господи, ну и дела!

В 10 часов 30 минут машина скорой помощи возвратилась в переулок. Двое мужчин подняли неподвижное тело Кресенсио Армихо и положили его на носилки. Больничный врач наклонился над Сирило Сандобалом, намереваясь поднять и его, но санитар сказал:

— Эй, док, а ведь этот сукин сын дышит!

Ругая себя за трусость, Майк Ковач махнул на все рукой и поплелся в Ла Сьенегиту. Около часа бродил он по боковым улицам Реаты в поисках безопасного места, откуда можно было бы позвонить Лидии. И всякий раз, собираясь зайти в аптеку, в игорный зал или в кабачок, он либо обнаруживал там кого-нибудь из знакомых, либо припоминал что-то нехорошее о хозяине, либо замечал другие признаки опасности. Это заставляло его, почти не задерживаясь, проходить мимо. Как он хотел быть таким же мужественным, как его жена.