Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Что ж, это послужит ему уроком. Теперь ему ясно, насколько с его стороны было бы неразумно сдавать оружие. Нельзя забывать, к какому кругу ты принадлежишь. Конечно, стыдно сознавать, что за правое дело иногда выступают ублюдки, а за неправое — хорошие люди, но с этим фактом ничего не поделаешь. Приходится драться в одном строю со своими единомышленниками и даже с такими, как…

Нет! Будь он проклят, если когда-нибудь снова окажется вместе с Ли. Но и оружие сдавать нельзя, иначе его назовут другом черномазых или красным. Черт побери, если он на это пойдет, ни один житель города не захочет воспользоваться его услугами как страхового агента. А ведь жить надо!

Словцо радуясь тому, что в душе Дока восстановилось равновесие, солнце пробилось сквозь редеющие облака и ярко осветило школьный коридор.

Когда солнечные лучи проникли сквозь больничное окно и упали на постель ослепительно белым треугольником, веки Паттерсона затрепетали и он пробормотал:

— Дай я сам…

Затем глаза его постепенно различили четкий силуэт Берты, заботливо склонившейся над ним. Он улыбнулся. Берта откинула назад густые темные волосы, свисавшие на ее бледные щеки, и, придав лицу спокойное выражение, села на койку, потом осторожно нагнулась и прикоснулась губами к его губам. От этого поцелуя повеяло такой необыкновенной свежестью, такой чистотой. Он был так непохож на обычно жадные поцелуи Берты, что Паттерсона охватило волнение.

— Ты крепко спал. Теперь чувствуешь себя лучше, милый?

— Нормально. Наверно, от меня эфиром несет.

— Пустяки. Боли есть?

— Да не пойму. Будто дурман какой-то в голове.

— Ты поправишься, Крючок. Док Дель Бондио сказал, что через несколько дней все пройдет. — Она глубоко вздохнула. — Боже мой, ну и напугалась же я! О второй пуле знаешь?

— Что?

— Тебя чуть не задела еще одна пуля.

— Кто сказал?

Она нахмурилась.

— Я нашла дыру в штанине.

— Что ты говоришь!..

«Так вот что ее беспокоило», — подумал Паттерсон. Он ощупал свои бедра, прикрытые простыней.

— Ни одной царапины, — сказал он, слабо улыбнувшись. — Все в целости — справа, слева и посередине. Теперь ты довольна?

Берта не ответила. На ее бледных щеках выступил румянец. На какое-то мгновение он почувствовал к ней ненависть. Ему казалось, что он ей нужен только для утоления чувственности. Но для этого может пригодиться любой мужчина. А может, не любой?

Паттерсон засмеялся пьяным смешком. Видимо, немало наркотиков у него в организме, если они так на него действуют.

Берта пристально посмотрела на мужа, потом скроила улыбку и сказала:

— Пенни отдала бы за то, чтобы прочесть твои мысли; впрочем, на тебя и пяти не пожалею.

От этой семейной шутки Паттерсону стало легче.

— Я думал… Сегодня я узнал кое-что. Прежде я не понимал, отчего человек падает, когда его ранят. Кажется, глупый вопрос, правда? Так он падает не от боли и не оттого, что теряет сознание. Ничего подобного. Просто пуля валит его с ног, все равно что удар копытом. А я всегда считал, что пуля высверливает аккуратную дырочку — и все.

— Не думай об этом, Крючок.

— Да нет, это совсем меня не беспокоит. Смешно только. Сколько раз имел дело с оружием, а думать об этом не думал. Мне даже и сейчас слышится глухой удар, словно кто шлепнул ладонью по седлу или… — Глаза Паттерсона растерянно блуждали. — Не знаю, может быть, это был взрыв химического снаряда? — продолжал он. — Все у меня в голове перемешалось.

— Бедный Крючок! А кто в тебя стрелял, знаешь?

— Н-н-ет. Наверно, кто-нибудь из толпы. Я не видел. — Ему не хотелось рыться в памяти. Лучше слушать, что скажет Берта. Ему казалось, что она собирается что-то спросить, и он ждал.

— Ты выстрелил хоть один раз?

Она задала этот вопрос заговорщическим тоном, ожидая, что он ответит шепотом. Но он заговорил во весь голос.

— Почему ты спрашиваешь?

Берта прикусила губу и оглянулась на дверь.

— Так, интересно.

Паттерсон подумал, что, пожалуй, следовало бы обидеться на жену за этот допрос, но его охватило какое-то безразличие ко всему происходящему, и он неожиданно для себя ответил:

— Один раз выстрелил. Но потом меня ранили, я грохнулся, а мой револьвер взял Бэрнс.

На бледных щеках Берты выступили алые пятна.

— В кого ты выстрелил? В арестованного?

— Да. Он рвался, как дикая лошадь. Я боялся, что он убежит.

— И ты попал в него?

— Он упал.

— А Гилли? Он был рядом с Арсе?

— Да, рядом, только нас разделял Арсе.

— Арсе… Значит, ты не видел Гилли?

— Конечно, видел. Во всяком случае, какое-то время. Я его увидел, когда Арсе рванулся назад.

— Боже мой! — тихо воскликнула Берта.

Паттерсон невольно испытал злорадство оттого, что так перепугал Берту, хотя прекрасно знал, что нельзя с ней слишком откровенничать.

— Значит, это сделал ты.

— Что сделал?

— Убил Гилли.

— Черт возьми, о чем ты болтаешь?

И все же чувствовалось, что даже теперь он был не в силах обидеться на Берту, как следовало бы. Он почти с таким же рвением стремился вспомнить обстоятельства дела, как Берта — вырвать у него признание.

— Я не хочу сказать, что ты сделал это нарочно. Но ведь мог же ты нажать спусковой крючок в тот момент, когда тебя ранили, и пуля полетела не туда, куда ты целился.

Он закрыл глаза и понял, что так получиться не могло.

— Н-н-ет. К тому моменту Гилли уже лежал.

Берта смотрела на него не мигая.

— Ты уверен?

— Конечно, черт побери. К тому времени все было окутано дымом. Поэтому я и не видел, кто в меня стрелял.

— Но как ты узнал, что он… Ты видел, как падал Гилли?

Она говорила едва слышным шепотом, низко склонившись к нему, ее накрашенные губы дрожали.

И вдруг он все вспомнил. Да, он видел, как Гилли падал на левый бок, видел кроваво-красную розу на его щеке.

— Кажется, да, — сказал с вызывающей улыбкой Паттерсон. — Наверное, я действительно убил его.

Берта впилась зубами в запястье своей руки, чтобы не закричать истошным голосом, как это было в их первую ночь после свадьбы, а Паттерсона, как и тогда, захлестнула ненависть.

— Ты же добивалась от меня правды, — сказал он. — А зачем, если она для тебя непереносима? — Немного смягчившись, он добавил: — Я ничего не утверждаю, просто говорю, что так могло случиться. И если случилось, то нечаянно.

Ее глаза стали злыми.

— Что значит «если»? Разве ты не знаешь точно?

— Ладно, знаю. Я убил. Ну и что? Теперь ты довольна?

Но, едва сказав это, Паттерсон понял, что ошибся. Когда перед ним, словно озаренный яркой вспышкой предстал Гилли, падающий с простреленной щекой, Паттерсон на мгновение возликовал, поверив, что именно он убил шерифа. В действительности же ему только хотелось того, чего на самом деле не было.