Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Фрэнк записал.

— Еще что?

— О Реате все. Он рассказал мне также о своем возвращении из Вашингтона. Сколько раз бедняге пришлось побывать в тюрьме за бродяжничество! Но тебе надо спать, mon ami [122] Мой друг (франц.). .

— Попробую.

Фрэнк отложил блокнот, коснулся губами ее щеки и сказал:

— Bonne nuit, Mignonne.

— Bonne nuit, cheri [123] Спокойной ночи, Миньон. Спокойной ночи, дорогой (франц.). .

В слабом свечении приборного щитка лицо Фрэнка казалось странным, неживым. Глаза его были закрыты, у рта появились страдальческие морщины. «Что-то с ним случилось у заправочной станции, — подумала Миньон. — Сначала он так охотно разговаривал с се petit [124] С этим малым (франц.). Дойлом, а потом вдруг замкнулся, словно объятый какой-то тревогой».

А может быть, он просто устал? Миньон решила вести машину аккуратнее, чтобы муж смог поспать.

Несколько счастливых минут Фрэнк ни о чем не думал, как это бывает со всяким, кто начинает засыпать. Но потом его мысли заскользили по крутому склону — туда, где его ждало нечто ужасное. Перед ним возник приторно пахнущий комок из грязи и крови, залепивший рану в животе и напоминающий мертвого жаворонка, обвитого ржавой проволокой. Потом Энди с восковым, мертвенно-бледным лицом и блестящими кишками, вываливающимися из окровавленного живота. И все же Энди сохранял пугающую ясность рассудка и нечеловеческое самообладание. Он приказывал, а не просил: «Я все равно умру. Так что не заставляй меня мучаться и убей, пока я не сошел с ума. Иного выхода нет. Каждый, кто воевал, поймет, что ты был прав».

Так вот чем они похожи: не внешностью, и даже не медлительностью, и не пожатием руки, а голосом. Это был голос Энди. Поэтому у Фрэнка на какой-то миг и помутилось сознание, как в ту страшную минуту, когда Энди обратился к нему.

Больше ничего общего между этими эпизодами не было, ибо встреча у бензоколонки была обычной, а та, давняя, происходила, когда рассудок Фрэнка был помрачен; опомнился он лишь тогда, когда заметил, что из дула его револьвера идет дымок. В жизни образовалась пустота, которую он так и не смог заполнить.

Как ни убеждал он себя, что именно он убил своего друга, сердцем он не мог этого понять, как не понимает спящий, что видит сон. Во Фрэнке всегда жила неистребимая надежда, что ничего этого не было, никакого убийства он не совершил. Тем не менее он сознавал, что позволять себе надеяться на что-нибудь подобное — значит заниматься самообманом, лгать самому себе.

Уже почти двадцать лет он боролся с этой надеждой, хотя и считал своим призванием поддерживать в других надежду на то, что жизнь никогда не поставит перед ними задачи, решить которую человек не в силах.

Пустота, оставшаяся в душе Фрэнка после смерти друга, сыграла губительную роль: она заразила его неверием. Даже в судебных делах, когда налицо были все факты, свидетельствующие о безусловной невиновности клиента, он никогда не был убежден в совершенной своей правоте. Фрэнк носил в себе микроб сомнения, а потому допускал, что приводимые им факты, возможно… вовсе и не факты, а лишь желание, надежда или надежда на надежду.

Он испытывал тревогу, которую вряд ли мог кто-либо понять. Фрэнк пытался найти общий язык с Миньон, но убедился, что из этого ничего не выйдет, поскольку ее натуре была свойственна некоторая поверхностность.

То, что испытывал Фрэнк, представлялось ей хотя и болезненным, но преходящим явлением, чем-то вроде mauvais quart d’heure [125] Неприятных минут (франц.). , мало чем отличавшимся от обычных человеческих страданий. Она не видела ничего страшного в том, что муж, при всей цельности его характера, постоянно ощущает внутреннюю пустоту, и считала, что природа неизбежно окажет на него благотворное действие. Природа милостива, она не может уготовить на долю человека больше страданий, чем он в силах вынести. Когда то или иное событие становится и неизбежным, и невыносимым, природа вычеркивает его из сознания. Примером может служить беспамятство, облегчающее роды. Но когда Фрэнк попросил назвать хотя бы одну женщину, которая после родов усомнилась бы, что действительно родила, Миньон отступила. Возможно, роженица и не сможет доказать факт родов логически, но она ощущает его всем своим телом. А у Фрэнка такого ощущения не было.

Не было его состояние аналогично и какому-либо иному беспамятству, например беспамятству после несчастного случая или шока, то есть вызванному факторами, не зависящими от воли человека. Фрэнк страдал от раны, которую сам себе нанес.

Самоубийство и помешательство имеют что-то общее. Но вряд ли потерю разума можно назвать сознательным, волевым актом.

Стало быть, в известной мере это было самоубийством, некоей разновидностью самоуничтожения, и, может быть, главная его, Фрэнка, суть уже мертва?

Фрэнк понял, что уже не заснет. Началась полоса г я* желых раздумий.

Потеряв надежду на то, что Миньон поймет его, Фрэнк старался скрыть свое трагическое состояние, полагая, что с годами оно пройдет. Но оно не проходило. Приступы страха, подобные сегодняшнему, повторялись все чаще, особенно накануне важных судебных разбирательств. И чем хуже он думал о себе, тем выше ценил благожелательное отношение жены. Постепенно Миньон стала для него не только женой и подругой, она стала всем. Без нее он не мыслил жизни.

То, что он сказал ей днем, была сущая правда. В ее присутствии он не поддастся страху, не совершит опрометчивых шагов. Но было бы несправедливым по отношению к ней, да и для него бесполезным, противопоставлять один страх другому.

Даже когда он мысленно говорил себе: «Я не должен был разрешать ей ехать со мной», он весь сиял от сознания того, что она с ним рядом.

Каждую минуту он помнил, что может прикоснуться к ней, если захочет, и чувствовал, как боль его утихает.

Фрэнк улыбнулся про себя и подумал, что хорошо, конечно, когда любишь жену, но не слишком ли он к ней привязался?

Может быть, виной тому был озон, которым пропитан воздух снежных вершин, а может, чувство облегчения, охватившее Фрэнка, но им вдруг овладело желание, которое могло показаться неуместным, но которое не только не смутило его, но даже позабавило. Фрэнк и Миньон не всегда хотели помнить о своем зрелом возрасте и подчинялись робкой страсти, охватывающей их порой.

Фрэнк спрашивал себя: не испытывает ли Миньон того же волнения, когда услышал ее испуганный возглас. Он открыл глаза. В тот же миг машину занесло в сторону, и она обо что-то сильно ударилась.

Миньон ждала, что Фрэнк объяснит, что с ним произошло, когда он увидел Дойла. Он всегда радовался встречам с крепкими парнями из народа, выметающими двгиеву грязь невежества и предрассудков, которые вдалбливали им в головы пасторы и хозяева. Парни эти очищают один угол за другим, но так до самой смерти и не могут закончить работу с помощью такого несовершенного орудия, как метла. Обычно Фрэнк не упускал случая объяснить им, что теперь люди располагают более развитой техникой. А тут он, кажется, вежливо уклонился от разговора, а потом сбагрил парня Миньон, словно хотел сказать: «Напросилась ехать со мной — так помогай же!»