Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Бэрнс провел жесткой ладонью по губам, как бы смахивая нечаянно сорвавшееся слово. Круги у него под глазами стали словно еще темней. Видно было, что он уже почти не в силах сдерживать себя.

— Я рад, что ты затронул этот вопрос, Трэнк, — сказал он с дрожью в голосе. — Именно об этом я и хотел потолковать. Вот вы говорите, что есть только два класса. Читал я ваши писания… По долгу службы, — добавил он, заметив иронический взгляд Транкилино. — И речей ваших я достаточно наслушался. Вы говорите, что одни получают все блага, а другие — только дерьмо. Так это вовсе не так, как ты сам только что это признал. Мне, например, достался грязный конец веревки. Да и любому может достаться, если он сам о себе не позаботится. Теперь я научен горьким опытом. Значит, ничем не отличаюсь от вас.

Транкилино не стал прерывать Бэрнса. Он всегда удивлялся людям, без конца обманывающим себя. Удивлялся и возмущался до глубины души. Желая оправдать свою капитуляцию в собственных глазах, Бэрнс убедил себя, что нет никаких различий между ним и, скажем, Хесусом Хуаресом, хотя он, Бэрнс, имеет постоянную службу, получает триста долларов в месяц за выполнение приказов Дэна Барбиджа, Жака Махони и Торговой палаты (которые в свою очередь выполняют приказы своих хозяев), пользуется личными привилегиями, имеет приличное жилье и хороший стол, состоит членом фешенебельного клуба, поддерживает близкие отношения с крупными politicos и деловыми людьми, носит красивую форму и разъезжает в казенном автомобиле, в то время как Хесус Хуарес изнурен болезнями, бесправен, беден, несмотря на постоянный непосильный труд, неграмотен, несмотря на жадное стремление к знаниям, иностранец поневоле, поскольку его привлекла сюда обещанная возможность сытой жизни для его жены и одиннадцати детей, и страдает грыжей — профессиональным недугом шахтеров, так и не излеченным; Хесус Хуарес никогда не ел досыта, никогда не имел достаточно тряпья, чтобы одеть малышей, и достаточно мыла, чтобы содержать их в чистоте; дочь Хесуса Хуареса в пятнадцать лет стала проституткой и теперь жила на Даймонд-стрит в одном из домов терпимости, принадлежащем Джейку Махони, а его семилетнего сына убили за то, что он играл на улице; Хесуса Хуареса обсчитывают в лавке шахтоуправления, обирают в домах компании, он выбивался из сил, чтобы построить себе лачугу, а теперь вынужден лишиться ее; Хесус Хуарес не имеет влиятельных друзей, у которых он мог бы попросить защиты или хотя бы занять доллар; Хесус Хуарес отдан во власть чиновников, полицейских, politicos, голода, холода, невежества, клопов и болезней; Хесусу Хуаресу еще внушают, что перед богом он такой же человек, как и все, и что создатель будет к нему милостив, если он проявит христианское смирение; Хесус Хуарес — милый и добродушный простак, которого искалечила не слепая судьба, не случай, а Они — конкретные и реальные люди, и помогал Им Дэн Барбидж, привезший Хесуса по Их приказу, в соответствии с Их политикой, и он же занес Хесуса в черный список, чтобы обеспечить безопасность капиталовложениям и «здоровый» общественный порядок; Им помогал также Джейк Махони, наживающийся на разврате дочери Хуареса и укравший у него жилище с помощью закона об охране частного предприятия; Им помогал Бэрнс Боллинг, вооруженный на тот случай, если богобоязненность Хуареса окажется недостаточной и он не захочет страдать безропотно, а значит, покусится на Их капиталовложения, Их общественный порядок, Их «американскую форму правления». Хесус Хуарес возник перед глазами Транкилино, как живой, вызвав целую бурю чувств. Транкилино задохнулся и побледнел, однако он знал, что сейчас не следует говорить: он слишком разгневан. И в то же время ему уже невмоготу было видеть самодовольное лицо Бэрнса,

— Вы привели меня сюда не для того, чтобы я обучал вас политике, — начал Транкилино. — Хотя бы потому, что учиться вам уже поздно. Не будем терять время. Только одно хочу сказать: не завидую я вам. Вы это понимаете? Ни вам, ни вам подобным. Вы свое дело сделали. Продались, получили это место и ничего лучшего не заслуживаете. Какую же сделку вы намерены мне предложить? Выкладывайте.

Бэрнс ударил крепко сжатым кулаком по столу.

— Я не заключаю сделок! Я не политикан, черт побери, и не собираюсь учиться у тебя! Я хотел помочь тебе спасти своих, но теперь вижу, что ошибался! ВиДимо, ты действительно напрашиваешься на неприятности. Что ж! Ты их получишь, и даже в избытке.

Транкилино облегченно вздохнул. На этот раз Вэрнс наболтал лишнего.

— Вы хотите сказать, что меня повесят, если я не дам требуемых показаний?

— Я этого не говорил. — Бэрнс привстал со стула, посмотрел на Бэтта и снова сел, нахмурив брови. — Бэтт свидетель!

Потом он медленно проговорил:

— Я хочу одного: чтобы ты повторил под присягой все, что видел.

— Ладно, — ответил Транкилино, глядя Бэрнсу в глаза. — Повторю на суде, когда получу адвоката.

— Ты хочешь адвоката? Через десять минут ты его получишь.

— Я сам выберу себе адвоката. Зачем спешить?

Бэрнс подался вперед.

— Ты знаешь зачем, сам видел, что творится в зале суда. Мы уже арестовали четыреста пятьдесят человек, а может, и больше. К утру будет семьсот. Тебе известно, что делается в поселке. Мпе тоже. Я сам видел: в одной комнате двадцать детей и с ними два старика. Грудные младенцы пищат от голода. Неужели это тебя не трогает?

Транкилино возмущенно хмыкнул, но промолчал. Итак, теперь вина за все несчастья Ла Сьеиегиты будет возложена на него.

— Очень даже трогает, — ответил он. — Двое из этих детей — мои. Но дело не в этом.

По-видимому, Бэрис решил, что Транкилино начинает уступать, и драматическим жестом простер к нему руку.

— Черт побери, Трэнк, чего же мы ждем! Если у тебя есть сведения, которые позволят нам выпустить арестованных на волю, сообщи их.

Транкилино их разговор с Бэрнсом представлялся чем-то вроде средневековой рыцарской дуэли, когда противники, побряцав оружием, расходятся, не причинив друг другу вреда. Пожалуй, пора кончать этот поединок.

— Чего ждем? По-моему, и так ясно. Предположим, что вы честный игрок и я доверился вам. Все равно я ничего не скажу, ибо не верю Бену Мэллону и Луису Кортесу. А если доверюсь им, то не смогу поверить генеральному прокурору, комиссару труда или губернатору. Но, даже поверив им, ни за что не поверю молодцам из иммиграционного бюро или правления угольной компании или федеральным властям. Не забывайте, что здесь была забастовка и мы знаем, на чьей стороне все эти люди. Мы знаем, что некоторые, — Трэнк кивнул в сторону Бэтта, — оказались подлецами, а вы и Билли Маккелвей — не такими уж плохими людьми. Но что из этого? Все равно вы делаете то, что вам приказывают. Вы, может быть, и не знаете, на чьей вы стороне, но мы-то знаем… — Погодите! — заторопился Транкилино, видя, что Бэрнс собирается прервать его. — Вы хотели знать, что я скажу, так выслушайте меня до конца. Почему я вам не доверяю? Да потому, что вы мошенник. Вы сами себя одурачили, стало быть, и меня одурачите, хотите вы того или нет. Освободить ли задержанных или оставить их в этой вонючей дыре — это вы будете решать, а не я. У вас есть доказательства их виновности? Очень хорошо, держите их, и пусть их дети умирают от голода. Но не удивляйтесь потом, если те, кто останется в живых, вырастут и проклянут вас и будут бороться с вами. Но ведь у вас нет никаких доказательств, и, если кто-то из детей умрет, знайте — это вы их убили. Так что все зависит от вас. Может, у вас сохранились остатки совести, чтобы совершить хотя бы один благородный поступок.