Александр Трофимов - Необходимей сердца

Ему хочется вслух согласиться с ней, но хочется и сохранить островок самостоятельности, и Сергей молчит.

Губы Марины становятся уже, а глаза шире. Она обиженно отходит к окну и глубже и реже начинает дышать. Сергей виновато подходит и гладит ее руку. Марина оттаивает:

— Я только хотела как лучше.

Вот обычное утро Сергея. Уже у двери он слышит голос:

— Сережа, вы куда после работы?

Сергей замер. Он так тихо одевался, вместо завтрака проглотил бутерброд, чтобы поскорее выбраться на улицу из этого дома, — но не удалось. Оказывается, теща не спала уже, она выходит из своей комнаты, и все ее лицо — выражение заботы о Сергее.

— Еще рано, Сережа, — говорит Евгения Тимофеевна.

Сергей смотрит на нее давно уже новыми глазами и удивляется, как не мог он разглядеть ее тогда, на даче, не разглядел, что за ее молчаливостью скрывается всего-навсего нежелание высказывать свои мысли, но обязательно желание узнать мысли своего собеседника, чтобы потом воспользоваться ими себе во благо.

— Так нельзя, — слышит он снова голос Евгении Тимофеевны и удивляется, что когда-то мог называть обладательницу этого требовательного голоса матерью. Правда, это случилось лишь в самом начале его семейной жизни. — Да, так нельзя. У вас произойдет язва, и вы будете не рады теперешнему образу жизни и будете винить меня: отчего я не помешала этому образу жизни как человек более опытный. Иван Иванович постоянно в служебных делах, Марина устает на работе, и ей нужно много отдыха, кто же будет следить за вашим здоровьем, кроме меня?

«Хорошо, что не добавила к «более опытный» — «более умный», — думает Сергей. Он смотрит на Евгению Тимофеевну и впервые замечает, что у некоторых людей улыбка на лице — совершенно лишняя принадлежность.

— Ужин был такой обильный, — защищается Сергей, — что есть не хочется, — говорит он мягким голосом.

— Не говорите мне этого, завтрак есть завтрак, — пойдемте, — говорит Евгения Тимофеевна и идет на кухню, уверенная, что он последует за ней.

И он идет. Ему хочется уйти, хлопнув дверью, погулять перед работой, но и этого он не может позволить себе.

— Так я и думала, вы не поели, — всплескивает руками Евгения Тимофеевна, — вовсе не поели, ну что мне с вами делать? — и она поворачивается к Сергею с обидой.

«Пропустить через мясорубку для очередных котлет!» — хочется крикнуть ему. И представляет на минуту, что произойдет, если он скажет эту фразу вслух.

Евгения Тимофеевна с укоризной глядит на Сергея. Во взгляде ее можно прочитать следующее: вы приняты в семью и обязаны уважать ее законы. Покой семьи и здоровье — вот главное, что вы должны сохранять. Если вы заболеете, то кто с вами станет возиться?

И Сергей покорно усаживается за стол. Он снимает пиджак и одевает салфетку. Он любит Марину и ни за какие коврижки не согласится с ней расстаться. Еще ему странно, что у такой женщины, как Евгения Тимофеевна, могла родиться такая замечательная дочь, как Марина: простая и искренняя. Он пытается найти на лице Евгении Тимофеевны черты, сходные с чертами лица его Марины, и не находит их. Это улучшает его настроение, родившаяся ненависть к Евгении Тимофеевне пропадает. Он смотрит на нее уже с благодарностью за то, что дочь на нее непохожа.

Он ест гречневую кашу с сосиской, при этом Евгения Тимофеевна смотрит на него так, словно за каждый жевок он должен поблагодарить ее. Сергей выпивает стакан крепкого чаю с бутербродом, обильно покрытым маслом и колбасой, при этом теща смотрит на него так, словно ей он обязан своим настоящим и будущим счастьем.

— Спасибо. — Сергей поднимается из-за стола.

— Вы сыты? — спрашивает Евгения Тимофеевна.

— Да. Большое вам спасибо за завтрак и за заботу.

Он надевает пиджак и слышит:

— Старайтесь не облокачиваться локтями на поверхность стола. Иван Иванович имеет обыкновение носить пиджаки очень долго.

«Выражаю ему свои соболезнования», — снова хочется сказать Сергею. Но улыбка согласия освещает его лицо. Сергей сочувственно покачивает головой, что для него обозначает: «мели-мели», а для Евгении Тимофеевны — полное одобрение того, что она говорит. Сергей пытается помогать теще вымыть посуду, но в ответ слышит:

— Вы же в пиджаке!

Она смотрит на часы, и Сергей готов уже услышать: «Видите, как рано еще! Где бы вы сейчас бродили… Приехали бы на работу и стояли бы в курилке, слушая скабрезные анекдоты или болтая о футболе. А сейчас вы пробыли это время в семье».

Евгения Тимофеевна и Иван Иванович во всем любят точность — надо отдать им должное. Даже туалетную бумагу они обрывают ровно по линии.

Перед тем как пойти в магазин, Иван Иванович пишет на листке бумаги то, что необходимо купить. Женщины поглощены этим списком, то и дело Сергей слышит: «Греча 56 копеек, рис 88», «Масло лучше взять развесное, в пачке может быть несвежее». Если Сергей при этом заходит на кухню, то чувствует тактичный укол: «А вот и еще один член нашей семьи». Теща или тесть протягивают ему листок бумаги и ждут его комментариев. Он сосредоточенно поджимает губу и что-то говорит. Но одновременно Сергей замечает, как Иван Иванович смотрит на Марину: видишь, твой уже привыкает, а вначале-то какой норовистый был.

В магазин Сергей ходит утром, в субботу, чтобы не толкаться в очередях. Он вчетверо свертывает густо исписанный листок, целует Марину — и отправляется. Сергей уже привык к ее молчанию и часто вспоминает слова Евгении Тимофеевны: «Молчание — золото».

Евгения Тимофеевна улыбается ему вслед.

Марина провожает его в коридор, где он обувает ботинки обязательно при помощи ложки.

— Шнурки скоро порвутся, надо купить новые, — говорит Марина, и Сергей счастлив от ее участия.

Марина закрывает за ним дверь сама, — он слишком громко хлопает дверью и портит ее этим.

Сергей медленно спускается. Он приходит в магазин в одно и то же время, и все продавцы его здесь знают.

Однажды он купил лежалое масло, и Евгения Тимофеевна интеллигентно причитала над ним:

— Как же я буду вас кормить таким маслом, да и у Ивана Ивановича слабый желудок. А если вы отравитесь? — и она обхватывает щеки ладонями. — Ах, Сережа, каким вы иногда бываете невнимательным. Каким невнимательным!

Он молча вышел, подталкиваемый взглядом Евгении Тимофеевны. Медленно подошел к продавщице, словно на ногах были гири.

— Простите, — сказал он, подходя, — но масло у вас несвежее, нельзя ли поменять? — Ему было так стыдно, что жар прошел по спине.

— Все такое, — последовал лаконичный ответ.

— Тогда дайте сыр вместо масла, я доплачу.

— А мне масло надо продать? Масло нормальное, — и продавщица проглотила маленький кусочек, демонстрируя, что масло съедобное.