Алекс Гарридо - Книга Дока [litres]

Бобби закрывает ей рот поцелуем.

Спустя некоторое время он угрюмо молчит, посасывая губу, нечаянно прокушенную подругой. Магда продолжает мурлыкать. Что она делала в Гималаях и где была, если не там, выяснить так и не удалось. Ну, хорошо хоть не ругается из-за зубочисток. Бобби даже не знал бы, как объяснить. Сидели с Доком, думали каждый о своем, говорили только о том, что могли назвать вслух, ломали зубочистки. Хлеб вот еще пекли. Вероятность хлеба в вероятности хлебопечки. Пытались убедиться в вероятности друг друга. Совмещали измерения. Причем тут зубочистки?

– Очень даже причем, – продолжает свой бесконечный монолог Магда, и Бобби почти вздрагивает от того, как совпала ее реплика с тем, что он думал. И поскольку уже почти вздрогнул, следующая ее фраза оказывается не такой ошеломляющей. – Так зачем ты их сломал, если честно?

Выходит, она действительно ответила на его риторический вопрос?

– Видишь ли, котеночек, – осторожно начинает Бобби. Магда вскакивает на четвереньки и шипит в ответ – какой там котеночек, разъяренная кошища. Волосы, утратившие розовый оттенок, как будто приподнимаются и шевелятся вокруг лица, разрастаясь и густея. Зеленые глаза округлились, налились тьмой, выпучены в гневе. Ощеренный рот темно-ал, губы и язык извиваются кровавыми лепестками, влажные клыки блестят. Не лицо – жуткая ритуальная маска из древнего храма.

Бобби нервно моргает. И уже ничего такого, кошмарного лика как не бывало, просто милая девушка играет, подражая тигрице, шипит, подняв руку с хищно изогнутыми пальцами.

– Не называй меня котеночком, ты, страшный большой черный кот. Я твоя страшная большая кошка!

– Очень большая? – с облегчением смеется Бобби.

– Очень, – серьезно отвечает Магда, опуская мягкую лапу. – Огромная просто. Так зачем ты сломал мои зубочистки?

Бобби вглядывается в ее милое круглое лицо. Никакого сходства с жуткой маской. Ни клыков, ни выпученных глаз. Что ему померещилось?

– Ты не просто огромная кошка, – в тон ей отвечает Бобби. – Ты огромная вероятность чего угодно.

– Правда, – соглашается она.

– А зубочистки мы ломали с Доком на пару.

– С Доком? И как его угораздило – именно его!

– Ну, как… Просто сидели, кофе пили, обсуждали некоторую путаницу в воспоминаниях, ну, знаешь, как бывает, когда что-то помнишь, а что-то не помнишь, или помнишь не так, как оно было. Это естественный процесс. Помнишь, мы были в том кафе возле ратуши, и там это их странное радио говорило, что воспоминания человека перезаписываются каждый раз, как вспоминаются? То есть наша память меняется постоянно, и если что-то вспомнишь не совсем точно, оно и будет вспоминаться дальше переиначенное, пока не произойдет еще какое-нибудь изменение, и с течением времени от первоначального воспоминания не останется ничего, сплошные заплатки более поздних версий.

– Так и есть, Терминатор, так и есть. И не только с памятью такое происходит, – печально отвечает Магда. – Когда проживаешь кусок жизни, он тоже меняется. И каждый раз меняется, как проживаешь его. Потом и не узнать свою жизнь, как оглянешься назад. И вперед посмотришь – тоже всё незнакомое, неожиданное. А в придачу еще и память меняется. Ничего мы не можем знать наверняка, ничегошеньки. Как уж тут предсказывать будущее, если неизвестно, как ты его проживешь в следующий раз? Никак невозможно предсказывать. А что вы с Доком вспоминали?

– Этого, котеночек, я тебе сказать не могу. Вот только не надо на меня глазами сверкать и шипеть так страшно не надо. И не надо говорить, что ты не была в Гималаях – ты выглядишь, прямо как будто только что оттуда, а там ты сотни лет строила жуткие рожи, танцевала жуткие танцы и не совсем еще перезагрузилась. Признавайся, что так и есть.

– Этого, котеночек, я тебе сказать не могу, – ехидно оскалилась Магда. – Может, так, а может иначе; может, в Гималаях, а может и где еще. Везде понемножку. А зубочистки мои ломать не надо было. Они бы мне нынче очень пригодились.

– Да ладно, страшная моя…

– Очень страшная? – довольно щурится Магда.

– Чудовищно! – кивает Бобби, обнимает ее ручищами и притягивает к себе. – Я тебе целую гору зубочисток куплю. До небес. Целые Гималаи зубочисток.

– Правда? – радуется Магда. – Мне нужно действительно много зубочисток. Раз в сто больше, чем было.

– Где же ты их хранить будешь? В этой скромной квартире такое количество вряд ли поместится.

– А не надо хранить. Можно сразу доставить на место.

Магда выбирается из-под одеяла и бежит в кухню, шлепая босыми ногами, белые волосы скрывают ее приземистую фигуру почти целиком, издалека они кажутся седыми. Она и в самом деле похожа на божество, настолько древнее, что не имеет смысла выяснять страну происхождения: возможно, всё человечество тогда компактно проживало в одной маленькой долине, затерянной между ледниками. Может быть, это божество не так кровожадно, как ему померещилось, и не потребует человеческих жертвоприношений?

– Иди сюда, Терминатор! – зовет она певуче и нежно. – Дай мне хлеба.

Потому что Бобби не позволяет вынимать готовый хлеб никому. Он должен сам проследить, чтобы вероятности электронов оказались в нужное время в нужном месте. Он должен быть уверен: его память о том, что только он вынимает готовый хлеб, неподдельна. Значит, не должно быть исключений. Всегда один и тот же рецепт. Всегда только сам Бобби. Невозможно полагаться на этот изменчивый, ускользающий мир, в котором слишком многое вероятно. Но Бобби может полагаться на себя самого: до сих пор он никогда не ошибался, потому и жив.

Бобби приходит и вынимает хлеб, ставит его на решетку, покрывает полотенцем. Давно, еще до отъезда, Магда вручила ему собственноручно вышитое полотенце. С тех пор каждый раз, как накрывает им хлеб, Бобби обещает себе, что найдет эти символы и выяснит, что они значат, но каждый раз забывает об этом. Тоже неизменность, думает он сейчас – и не задает вопросов Магде. Всегда это полотенце. Всегда эти знаки. Всегда неосуществленное намерение разгадать их.

Магда смотрит на него, полузакрыв глаза, не отрываясь. Наблюдает за его неспешными уверенными движениями, покачивается в том же ритме.

– Ты жрец, – говорит она. – Священнослужитель.

Бобби улыбается, подает ей тарелки и чашки, масленку, салфетки. Ставит на стол чайник – по утрам она всегда пьет травяной чай и требует, чтобы Бобби пил его тоже. Зачем? Не важно. Поклянись, что будешь пить его каждое утро, сказала она десять лет назад, когда он вернулся из Климпо. Хотя бы когда ты дома. Ради моего сердца. А что это? Шалфей. Шалфей… Док тоже любит шалфей. Но не пьет его. А зря, отрезала тогда Магда, и больше они не возвращались к этой теме. По утрам они пьют шалфей. А потом – кофе, сколько угодно кофе.