Карен Рассел - Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками [сборник litres]

И я счастливо улыбнулся, потому что действительно ощущал их – тайные рога, пульсирующие у висков. Скрытые в глубине черепа, однако острые. И что бы там ни говорили мать, Клем или кто-то еще, я был сыном своего отца.

Ночью началась гроза, первая за время нашего путешествия. Сверкали молнии. Было жарко, пахло дымом и полынью. Вспышки молний вырывали из темноты апокалипсические картины залитых водой прерий. Мы спали в палатках, но дождь заставил нас перебраться в фургоны. Скоро туда стали залетать голубые градины. Намокшая парусина трепетала под напором дождя, и так же содрогались наши тела при ударах грома.

– Мама! – позвал я.

Я с нетерпением ждал какой-нибудь катастрофы. Грозы, волки, укусы змей, наводнения – все это поводы проявить себя и вырасти в глазах отца. Но оказалось, что для него я по-прежнему несмышленый теленок. Я смотрел, как из фургонов босиком выскакивают старшие сыновья и братья. Вот побежал Клем, за ним, горя желанием помочь, помчался Обадия.

Но меня не позвал никто, даже собственный отец. Я прижался к матери, уткнувшись носом в ее шею, а в это время мужчины, отдавая друг другу команды, нагружали фургоны, чтобы их не завалил ветер. У нас в этом смысле было все в порядке. Еще до того, как мы отправились в путь, мистер Густафсон пропитал олифой полотняный верх нашего фургона, а тот стал светиться, как опал. Сейчас капли дождя скатывались с него, как с горки, не попадая внутрь. Но внутри становилось холоднее. Высунувшись наружу, я попытался разглядеть отца в хаосе мелькающих фонарей. Фургоны, стоявшие кру́гом, раскачивались и шевелились, похожие на гигантского змея, распускающего кольца.

Близнецы хныкали от страха, а наши сокровища, лежавшие в карманах, пришитых к стенкам фургона, тряслись от порывов ветра – оловянные ложки и деревянные игрушки, камешки, отцовский мушкет. Удивительно, как он вообще в кого-то не выстрелил. Мать, замерзшая и безутешная, проклинала судьбу, под которой она подразумевала богов, моего отца и вообще всех мужчин на свете. Я думал о своей кровати и тех вещах, которые ненавидел в прошлой жизни – церковь по воскресеньям, сбор роз, уход за ненасытными гусями – и отчаянно желал, чтобы мы никуда не уезжали.

Похоже, Оливию утащили волки. Когда дождь закончился, выяснилось, что она исчезла. Взрослые моментально скроили одинаковые физиономии, делая вид, будто расстроены. «Бедная Оливия!»

Джебедия Хартфилд нашел ее мула в лощине в восьми милях от нашего лагеря. Тот мирно пасся в низком кустарнике, измазав морду красным ягодным соком. С ветки свисала разорванная желтая лента. На кустах смородины болтались обрывки женской юбки. Отец вызвался возглавить поисковую партию.

– Вы в своем уме? – воскликнул мистер Густафсон. – Мы так целый день потеряем. Вряд ли тогда доберемся до новых земель.

Отец смотрел на переселенцев, словно не веря своим глазам.

– Да что с вами, люди?

Его рога подергивались от возмущения, а голос вдруг стал тонким и совсем человеческим.

– А как же наш договор?

Перед отъездом мы попросили преподобного Идальго скрепить наш союз. Каждая семья должна была подписать договор: общая цель путешествия, взаимопомощь в дороге, один за всех и все за одного.

Кто-то истерически засмеялся:

– Какой договор, мистер Минотавр?

А я покраснел, увидев отца таким, каким его видели остальные: растерянное мохнатое лицо, недоумевающий бычий взгляд. Наш коллективный разум решил, что поисками заниматься бессмысленно. За поисковую партию проголосовали только отец и полуслепой Клайд, который позднее утверждал, что погорячился.

– Сами подумайте, мистер Минотавр, – стал увещевать отца мистер Гроуз, вертя в руках ленту. Щеки у него горели, будто он рассказывал не совсем приличный анекдот. – Мы вряд ли разгадаем эту загадку. Кто захочет терять полдня, чтобы убедиться, что ответа нет?

– Велина!

Все обернулись. Миссис Гроуз, сидя на корточках, махала рукой моей матери. Перетряхнув намокший саквояж, она вытащила оттуда запачканную кружевную рубашку Оливии.

– Велина, хочешь взять себе? Это твой размер.

Вчера наш фургон предпоследним перебрался через Грейт-Снейк-ривер. Фургоны, набитые белыми кошками, младенцами и банками с медвежьим жиром, дрейфовали по воде, как плоты. Мужчины плыли рядом со своими быками. Мы с Клемом первыми добрались до противоположного берега и оттуда смотрели на наших отцов. Я был в панике, хотя не подавал виду. Быки взбаламутили воду, подняв со дна темно-красный ил. Из воды торчали только их головы, и в этой свалке я не заметил отца с его красными глазами и треснувшим рогом. Какое-то время я просто не мог отличить отца от плывущего скота и боялся, что другие мужчины, занятые своими собственными животными, не обратят внимания, если он станет тонуть.

– А ты не боишься, что твой отец не дотянет? – тихо спросил Клем.

Его отец боролся с течением прямо под нами, потеряв в этой схватке резиновый сапог.

– Я хочу сказать, до конца путешествия?

Я покачал головой:

– Ничуть. Разумеется, дотянет. Мой отец вообще живая легенда.

Всю жизнь я верил в мифы об отце. Но в дороге от этих мифов не осталось и следа. Отец продрог, и ему пришлось остановиться на маленьком каменном островке. Я развел костер, а мать, опустившись на песок, отжимала воду с волос отца, буйно растущих вокруг шеи, и что-то шептала ему на ухо. Вряд ли это были слова утешения. Я слышал, как они ругались в фургоне.

– Хватит валять дурака! Ты ведешь себя так, словно ты бессмертный. Почему я не послушалась свою маму? Зачем вышла замуж за Минотавра?

Мама любит делать вид, будто у нее был большой выбор. Все мои тетки вышли замуж за почтмейстеров и бравых усатых военных.

– Твою маму, – усмехнулся отец. – Вы, женщины, все одинаковы.

– Еще не поздно вернуться назад…

– Послушай меня, Велина. Возвращаться нам некуда. Мы можем только двигаться к цели. Наших гусей давно съели, а в доме живут чужие люди.

Вскоре раздался громкий стук по дереву и звон металла, и мать замолчала.

Впервые я почувствовал жалость к ним обоим. Все хотели домой, вот только где теперь наш дом, не знал никто.

Сегодня мы остановились в рощице у русла высохшего ручья. Там было хорошо и прохладно. Перекусив, я нашел мертвую змею и, сняв с нее кожу, сделал из ее трещотки игрушку для сестер. У обеих лихорадка, и они сидят в фургоне. Лица посинели и распухли, словно воздушные шары. Мейзи кашляет меньше, чем Доутс, которую постоянно тошнит. Родители уже три дня не общаются друг с другом.

– Клем, о чем твой отец говорит с матерью, когда они в фургоне? – спросил я своего приятеля.

– Хм, – нахмурился он. – А что, твои родители друг с другом разговаривают? – Клем пожал плечами. – Мать обычно гремит сковородками или перетряхивает одеяла. Иногда они вместе молятся.