Александр Шакилов - Лишние дни [СИ]

На пороге стоит Копейка — студент Общепита, мой бывший одноклассник — какого хера припёрся? В рук бутылка пива, во второй зачищенная рыбка. А пиво свежее, а рыбка нежная.

Копейка чуть заметно — не зря логопеда в детстве посещал — картавит:

— Привет. Выходи.

Площадка между четвёртым и пятым этажом — моё любимое место для бесед. Со студентами Общепита. А пиво выдохнется, а рыбку съест кошка. Что за блядство, а не жизнь?!

Копейка, габаритами до сих пор соответствующий погремухе, достаёт сигарету, подкуривает и глубоко затягивается:

— Ты под чем?

Я даже слегка опешил:

— В смысле?

— Колёса, трава или по-взрослому? — аномальные зрачки и блуждающая между ушей от подбородка до лба улыбка в пол-лица.

— По-взрослому. Пивом убиваюсь.

Он смеётся, своеобразно оценив шутку, и подмигивает.

Перекидываемся парой-тройкой фраз, и я понимаю: разговор не клеится, нет ни одной общей завязки кроме школы (кого видел, я слышал, она замуж вышла, Клим сидит). После того как мы выясняем, что сегодня денёк ничего так, только ветер противный, виснет пауза. И слышно как за стеной смыли воду — поможем, кто чем может, Диканёвке!

Копейка по-кошачьи жмурится и расцветает спелым одуванчиком.

Нежданчик как-то рассказывал о похождениях Копейки и Валерика Запаршева на одной нетрезвой вылазке.

Копейка напился первым и первым нырнул в камыши, когда…

Когда мимо палатки проплыла девочка на матрасе и закричала: «Кто хочет меня трахнуть — плывите сюда!» Половина братвы ломанулась в воду.

После ночных купаний Копейка долго сушил яйца. Именно сушил яйца — костёр находился у него как раз между ног. При этом явственно чувствовался запах палёных волос. Или подгоревшего омлета?

Потом Копейка накатил ещё соточку и до палатки доползти не смог. Занесло на повороте. Там же и уснул, уткнувшись мордой в песок…

Сначала из темноты раздался душераздирающий вопль:

— Хочу женщину!! Дайте мне женщину!!

Потом появился и сам Валера. На «хочу» его резко качало влево, на «женщину» — вправо.

Орал он долго и самозабвенно — коты по весне тише трубадурят. Голод, тем более ТАКОЙ, не тётка — морковочкой и салатиками не отделаешься, нужна плоть — сладострастно подрагивающая и гормонами истекающая. Валера был гимнастом, и плавать не умел.

Нежданчика быстро подзаебали эти скрипы жаждущей души о ширинку неудовлетворённой похоти — он решил помочь спортсмену:

— Хочешь? Так иди к своей Ирочке!

— К кому?

— К Ирочке. Вот же она лежит, — Нежданчик тыкает пальцем в распростёртое тело Копейки.

— Какая Ирочка?

— Ты шо, напился?! Ни хрена не помнишь? Ты же сам её привёл! Сказал, шо Ирочкой зовут и она твоя женщина.

— Да? Ирочка? Моя женщина?

— Ирочка. Твоя женщина.

Валера делает шаг навстречу подарку судьбы, ноги его подкашиваются, и он шмякается на Копейку. Копейка стонет. Валера реагирует мгновенной эрекцией — хватает Копейку за грудь и ягодицы. Грудь, конечно, отсутствует, но зато между ног оказывается даже больше чем надо. Впрочем, Валеру это не смущает. Главное: сие существо есть Ирочка, его женщина, а остальное на постном масле и не ваше дело.

Далее мы тактично закрываем глазки, ибо негоже подсматривать за интимными сценами любви. Пусть даже и не совсем традиционной.

…любовь повернулась ко мне задом…

Ведь любовь — это такое чувство, которое спермой опошлять жалко, а презерватив не выход из положения.

Копейка жмурится и расцветает спелым одуванчиком:

— Я тут недавно Аньку Грибай видел. В метро встретил.

— Ну-у-у, — поддерживаю тему из вежливости: мне эта Анька ни в одно место не впилась, я с ней в школе за десять лет и двумя словами не перекинулся. В отличие от Копейки. Он-то, помнится, в колхозе ей проходу не давал, норовя ладошками оценить бюст размера «шо фары трактора „Белорусь“».

…но она не любит мужчин, она любит клубнику со льдом…

— Я ей и говорю «Давай, типа, с нами». Мы в кабак с товарищем собрались, а тут она. А она «Хорошо». А я ей «Тока нам сначала покурить надо, ну, типа, шмалю». Она не против. Из метро вышли, затарили, ей «Будешь?». А она «Я как хапану, у меня планка падает». Я говорю, я думал она шутит, «У всех падает». Ну, это, пыхнули, идём по улице, а она, представляешь? — срывается, и побежала. Бежит, кричит, выбегает на перекрёсток и падает под колёса мэрса. Лежит, ногами дрыгает и ржёт, блять. Тут мы и охуели, ну не хуя себе у девочки крышу подрывает! Подняли её в сторону, а она грязная, колготки порвала. А?

— Нет, ничего, я тебя внимательно слушаю.

— Купили ей колготки, она переоделась в подворотне. Потом довели до метро — до свиданья, типа, до нескорой встречи. Ну её на хер, неизвестно, шо она ещё бы зачудила. А сами в кабак…

А потом Копейка, зажмуренный спелый одуванчик, ушёл. А я вернулся на кухню и сообразил чашку чая. Без сахара. Сахар, говорят, вреден для здоровья.

Вчера в новостях передали, что русские наконец продали мумию в Соединённые Штаты. Ко Дню Независимости в Белом Доме будет устроен банкет в честь окончания холодной войны. Приглашённым, в числе прочих закусок, будут предложены гамбургеры, приготовленные из бальзамированных окорочков Ильича.

Молодой Владимир Ильич тычет распальцовкой в ректорский корпус. Как всегда, впрочем. Что и говорить — Вечный Студент. Иначе статую и не величают. Невечные.

Встретились.

Руки жмём.

Тоха и я.

Тоха респектабельный — в костюмчике. И я на человека похож — два дня как трезвый и побрился.

Как дела? Нормально, а у тебя? Отлично. Кого видел…

Ведь встретились? ведь руки пожали? — традиция. Евростандарт. Ещё чуть-чуть, и нечего будет сказать. А жаль. Мне почему-то в последнее время не по себе от этой жалости: бабочке тесно в коконе? червячок не желает порхать с утра до вечера от цветка к цветку — всего лишь ради пыльцы? Бред в голове и ощущение нехватки чего-то ради чего стоит вообще…

Подходят двое: мальчик и девочка. Приветливые — с понтом не на Холодной Горе деланные, а на вашингтонских хот-догах вскормленные грудью рогатой Свободы — такие вот улыбки: зубы наизнанку, можно все кариесы пересчитать. Не запломбированные.

— Здрасьте, — говорят. — А вы в Бога веруете?

А мы (ну, нах ёб — подумали):

— Уточните, пожалуйста, не сочтите, в какого именно?

Нервничать начинают, но пока издалека, неосознанно. Улыбаются:

— В Господа нашего Иисуса Христа! — торжественно так рекут. С глубочайшей уверенностью в эксклюзивности Бога. Просьба уточнить им, просветлённым, глупой кажется. Но на то братия их на улицу и погнали, чтоб к прохожим доклёпывались, дабы скудоумных и нищих духом, таких как Тоха и я, вернуть в лоно Истинной Церкви. Они и возвращают. Как могут. Бухтят в два голоса, друг дружку перебивают, запинаются, как сука блохами цитатами сыплют — грузят, короче.