Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

В истории культуры уходящего века Гийом Аполлинер воплотил в себе esprit nouveau – «дух обновления». Он был живым средоточием бесчисленных новых идей и возглавлял, по выражению Бенедикта Лившица, «весь синклит мирового авангарда» в ту, пожалуй, самую светлую и полную больших ожиданий эпоху перед Первой мировой войной, когда слова «новое искусство» ещё не вызывали сомнений. Занять такое положение ему позволили, впрочем, не совсем (или не только) те сочинения, стихи и проза, которые можно прочесть в книге «Эстетическая хирургия»: став с 1910 года заметным художественным и литературным обозревателем международной культурной столицы, которой тогда был Париж, Аполлинер вскоре создал собственный журнал «Les Soirees de Paris» («Парижские вечера»), ставший образцом для художественной периодики следующих десятилетий; он был первым, кто всерьёз написал об искусстве кубистов, кто способствовал распространению идей итальянского футуризма и являлся, одним словом (также принадлежащим Лившицу), «сейсмометром» и рупором тех неисчислимых новых голосов, которые тогда раздавались по всей Европе от Барселоны до Петербурга… В этой неутомимой деятельности он был прежде всего поэтом. Как деятель, Аполлинер не был таким «великим кормчим», как, скажем, Маринетти, Стайн или позже – Бретон. С другой стороны, как автор стихов и прозы, он не мог быть ни таким «алхимиком слова», как Малларме, ни начётчиком, как Паунд, ни пророком, вроде Хлебникова: его поэзия была слишком связана с пульсацией жизни. Аполлинер был человеком такого же рождённого буржуазным XIX веком романтического подхода к жизни, как Бодлер, Нерваль и особенно – Теофиль Готье, и поэзия была для него не только поэтическим искусством в его строгом понимании, но прежде всего – высоким путём, на котором возможно соединение активности глашатая молодого искусства с более чем обременительным поиском литературного заработка.

Как и другие французские поэты-модернисты предвоенной поры – Сандрар, Жакоб и Реверди, – Аполлинер стремился обновить литературу, закрепив в слове открытия живописцев, которым тогда принадлежало первенство в изобретении нового. Не случайно в своих первых опубликованных поэтических книгах, в прозе «Гниющего чародея» (1908) и в стихах «Бестиария» (1911), он выступил в соавторстве с графикой Дерена и Дюфи, а его последний прижизненный сборник имеет красноречивое название «Каллиграммы». С другой стороны, обновление языка совершалось Аполлинером в гуще самой разной и неравноценной литературной работы, и, совершая открытие, он, если вернуться к сравнению с колесом, не превращал его в «локомотив» или в обожествлённое модернистами «авто» – жизнь заставляла его рассказывать скоро и доступно.

Как беллетрист Аполлинер принадлежал к тем поэтам, которые в прозе стремятся, как выразился его учитель Альфред Жарри, «приспособить склад ума к собственному консьержу»: он начал с работы литературным негром и в более свободную пору жизни писал романтические новеллы в традициях Готье и Вилье де Лиль-Адана (в дополнение к сборнику «Эстетическая хирургия» хочется указать на считающийся шедевром эротической литературы роман Аполлинера «Одиннадцать тысяч палок», который вышел на русском языке в переводе Виктора Лапицкого несколько лет тому назад и уже стал библиографической редкостью).

В предисловии к сборнику «Эстетическая хирургия» М. Яснов приписывает этой прозе несуществующие, пожалуй, заслуги. Аполлинер не был в ней ни особенно оригинален, ни глубоко эрудирован (однажды, устав от вопросов молодого Бретона, он не без вызова заявил ему, что «чтение не занимает в его жизни такого уж большого места»). Хотя лучшие образцы его беллетристики и были более простодушным изложением того, что уже создавали, например, Шарль Кро, Жюль Лафорг и Жарри (не доходившие, впрочем, до широкого читателя), именно это и придаёт интерес рассказам поэта, которого Бретон называл «воплощением лиризма», считая личное общение с ним «редкостным счастьем». Спешность, с которой Аполлинер обращался к излюбленным в кругах парижской богемы прекрасной эпохи эксцентричным сюжетам и героям, окрашенным в тона сновидения и чёрного юмора, сделала эти рассказы наиболее живыми свидетельствами его невероятной поэтической интуиции, широты кругозора и переимчивости, то есть – основы его величия в истории культуры. Оставаясь такой же фигурой из парижского кафе XIX столетия, как Добряк Тео – вождь романтиков Готье – с его всеядностью, неразборчивостью и даже лёгким хамелеонством, Аполлинер именно благодаря этому достиг того безусловного авторитета, который поставил его у истоков сюрреализма, совершившего переворот к поэзии в сложившемся к первой четверти XX века соотношении искусств.

С тем чтобы показать, как всё-таки «выдумали колесо», нужно напоследок обратиться к пьесе «Груди Тиресия». Аполлинер впервые употребил слово «сюрреализм» в 1917 году в споре о знаменитой постановке балета Кокто «Парад» у Дягилева; вместе с Пикассо и Сати Кокто создал, как он заявил, «реалистический балет», светский успех которого вызвал возмущение левой художественной общественности, увидевшей в нём профанацию нового искусства. В ответ на «реализм» авангарда, приобщившегося к буржуазности, Аполлинер с помощью художника Сергея Ястребцова в следующем месяце выступил с собственной «сюрреалистической» манифестацией – пьесой, которую определил как «современное, простое, быстрое искусство, с такими поворотами и преувеличениями, которые необходимы, если хочешь поразить зрителя». Друг Аполлинера Андре Дерен уверял, что её сюжет ему подсказало собственное заболевание, выделения из сосков. Первая же сцена вызвала бурное возмущение публики, и рыжеволосый молодой человек в форме английского офицера, который уселся в первом ряду и отчаянно скучал, достал револьвер и принялся оскорблять собравшихся. Это был Жак Ваше – последователь Жарри и духовный ментор Бретона. Последнему удалось отобрать у Ваше оружие и помешать ему перестрелять зрителей. Спустя пару месяцев Ваше написал Бретону о своих впечатлениях: «Весь ТОН наших поступков… нравится мне сухим, без литературы и особенно без смысла „ИСКУССТВА“… Мы больше не признаём Аполлинера, ПОСКОЛЬКУ – подозреваем, что он занимается слишком умышленным искусством, латает романтизм телефонной проволокой, не зная, что моторы ЗВЕЗДЫ ещё не подключены!»… Поступок Ваше изменил представления Бретона об «идеальном сюрреалистическом акте»; как известно, в «Манифесте сюрреализма» он заключался уже не в изобретении колеса или велосипеда, а в том, чтобы выйти из дома с двумя заряженными револьверами и палить по прохожим наугад.