Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Вся мировая история невидимого до возникновения Чёрного Кабинета была описанием постороннего. Нужен был опыт, чтобы определить разную природу собственно призрака, т. е. присутствия, и внушаемого им видения. Иначе проблема принадлежала бы метафизике, которая во всём без разбора ищет подтверждения нашей высокой самооценки. Всякое «воображение и духовное восприятие известных или невиданных, но вообразимых форм» было подробно классифицировано уже к концу XVI века Пьером Ле Луайе в соответствии с нашим укладом и мифологией. Нужно было установить достоверность и одушевлённость этих фактов. Фантом означает осязаемую близость и даже видимость фигуры или фигур, возникающих под гипнозом или в атмосфере (которая может быть тоже подстроена или произойти от совпадения). С когда-то преобладавшей точки зрения это всего лишь довод, чтобы открыть вам картину духовного мира, которая вырисовывается из нескольких ключевых и как будто бы примерно одинаковых во всех религиях и учениях символов. Однако и задавался вопрос о характере участия этого духовного мира в повседневной жизни. Поначалу всё земное трактовалось как твёрдый сгусток в нематериальном эфире. Изучение многообразия невидимых явлений природы, вроде излучения, разрядов и т. п., привело к мысли о безусловной полупрозрачности окружающего. Поэтому стали считать, что призраки относятся к высшему миру, отдельную и видимую сферу которого образует происходящее. Фактически мир стал достаточно тесен, потому что теперь было буквально не пройти, не задев локтем нечто прекрасное и незримое. Строго говоря, теперь нас ограничивало только собственное зрение, что было значительно меньшей преградой, чем бесплотная квинтэссенция. Таким образом смог возникнуть театр, на сцене которого всё было запелёнуто в чёрное и могло возникать, играть и пропадать. (Справедливости ради уточним, что впервые «чёрный кабинет» показали в 1827 году в балагане Лемана в Петербурге.) Искусство нашло подтверждение, что воображаемый мир существует на самом деле. Точнее, мы стали с большим правом отстаивать искусство жизни, а не просто способ её отображения, поскольку в подходе к реальности «воспитание чувств» значит больше теорий. Собственно, всякое искусство подражает природе, смотря что это подразумевает. Нет природы, подражание которой не было бы результатом личных заметок на воображаемой основе. Воображаемое – призрак, вызванный декором Фантазии, которая выбирает в памяти всё самое редкое и прекрасное, чтобы создать состояние. Вероятный мир, намеченный художником, правдив постольку, поскольку эта фантазия делает его обитаемым. Известный мир упорядочивает классицизм, в области неведомого лучше подходит избыточно иллюзорное барокко «колониального» стиля. В чёрном кабинете феерия вспыхивает, потому что его атмосфера определяется мраком, который сам по себе представляет наивысшую иллюзию, абсолютную исчерпанность всего прежнего.

– …Довольно подумать, и прежде, чем вы сделаете вдох, вы перенесётесь в Китай.

– Да, верно, но в Китае моя мысль бессильна.

В городе, и поэтому его уподобляют сознанию, бывает много невидных или по разным причинам замурованных комнат. В них нет ничего интересного, кроме секрета, который они создают. Куда больше комнат, – отчётливо и тепло красивых, – которые как бы промелькивают, но не существуют на самом деле. Как правило, в обставленном со вкусом доме всё подражает и тем, и другим помещениям, потому что домашняя атмосфера должна быть овеянной и недосказанной. Здесь должно быть хорошо мыслям и в предутренней полудрёме. В свою очередь, всякие комнаты, где происходит воплощение духов (я не имею в виду галлюцинации), должны быть, чтобы они обжились от окружающего, заперты и меблированы ещё более тщательно. Словом, без надлежащей обстановки нет ни жизни, ни последующего бессмертия, и с другой стороны, много замечательных мест возникло в городе, поскольку воображение подсказывало их возможность. Отличие чёрного кабинета в том, что его нет и не может быть. Это значит, что туда не попасть и что его нельзя устроить никоим образом. Именно поэтому всё, что там происходит, абсолютно реально и незнакомо.

В чёрный кабинет невозможно проникнуть, однако там можно оказаться, а точнее, очнуться ненароком. Вот почему у нас минуты, чтобы разглядеть того, кто ещё не опомнился и не потускнел во мраке. Сейчас это одинокий огонёк ночника, в котором еле видны даже листки бумаг прямо под ним. В плотной мгле рассеиваются сиянием струйки, создавая нечто. Во время своих ночных бдений английский живописец Джон Фредерик Уоттс заметил, что подобная игра слабого света в густых потёмках похожа на Создателя, изображённого Микеланджело в Сикстинской капелле, со спины. И правда, нечто в ней словно отворачивается, но это не всё. Строки бумаг не прочесть, потому что плохо понятно, что это они петляют, сбиваясь в попытке то ли донести намёк, то ли просто всё затемнить, исчеркать, скрыть, пока ещё не стало совсем непроглядно.

Темнота должна скрывать, потому что иначе нет и мрака, и поначалу всё дело в тишине и её призраках. Это слепые и потому самые дразнящие мысли по сути своей монологи, фразы или обрывки, раздающиеся голосами, с которых они западали в уме. Всё услышанное или прочитанное, но не увиденное, возникает сперва поодиночке, отчеканивает, поёт или бормочет и потом беспорядочно нарастает хором. Оно вызывает другие воспоминания, звуки сцен, звуки музыки и мотора, самые разные шумы, с которыми умолкают мысли. Наступает припадок, в котором идёт кругом всё знакомое и незнакомое, чувства настолько сгущаются во мраке, что весь переходишь в один раздражённый слух.

Здесь наконец мрак затягивает в себя с подмостков того, кто для нас теперь кукла и ничего больше. Это должно произойти так. Тень выступает на помосте, который на самом деле не сцена, а высоко поднятая парадных размеров тахта (в восточном смысле это ложе для совместной трапезы) под балдахином, ограниченная перильцами и с узким рядом ступенек. Роскошный навес позволяет разглядеть одни доски, которые не убраны коврами, столиками и подушками для пира и последующих забав. Вместо этого к помосту плавно подходит фигура дервиша, каким его изображали в эпоху Девериа, в узко приталенном казакине и островерхой смушковой шапке. Нельзя сказать, что это переодетый дервиш, но это всё же тонкая и непонятная фигура. Неестественно бледное и гладкое лицо, губы чересчур алые, а брови и ресницы на полуприкрытых веках слишком чёрные и крашенная хной окладистая борода выглядит как чужая. Под стать лицу выглядывающие из узких рукавов длинные тонкие пальцы с ногтями, тоже подкрашенными хной. В общем, всё в этой фигуре кажется нарочитым и накладным.