Владимир Шапко - Синдром веселья Плуготаренко

…а у нас случай был. Положили банду внизу. Всю. Штабной капитан посмотрел в бинокль и говорит комбату: «Надо спуститься, собрать оружие. Миномёты там даже есть». Знал гад, что с трофеями награду ему сразу дадут. А наш комбат отвечает ему: «Тебе надо – ты и спускайся». И никого не отправил вниз. С матерками штабной покатил по дороге в свой штаб. А мы по команде комбата двинулись в горы, ещё выше полезли…

…а я когда призывался, скрыл от комиссии, что ревматик с детства. Тяжело было мне в горах. Особенно при обострениях. Весной, осенью. Отставал от всех. А духи, чтобы не выдать себя, били последних в цепочке. Однажды снайпер почти достал – пуля ударила в камень в полуметре от меня. Брякнулся, конечно, на землю. Тяжело, в общем, бывало мне в горах. Но скрывал от всех болезнь, бодрился, не шел в медсанбат. Боялся, что ребята подумают – косарь. Доходился до того, что однажды спускался с гор на прямых ногах. Верите? Как на ходулях…

Посмеялись.

…да-а. По молодости смерти не боялись. Девятнадцатилетние пацаны. Больше воспринимали войну как приключение. Как военную игру. Да и не верил никто в свою смерть. Жутковато было, когда ждёшь. Когда духи затаились, не обнаруживают себя. А уж обнаружили – тут и понеслось! Строчишь из пулемёта. От живота. Как с балалайкой пляшешь. А те идут. В чёрных мотнях своих. В открытую. Накурились гашиша, кричат. Грозятся, скалятся. Бьёшь его очередью, гада, а он дёргается и хохочет, дёргается и хохочет. Так и умирает, смеясь. А они уже с ножами на нас прыгают. И пошла рукопашная. Тоже бьём. И только после боя, когда видишь нескольких ребят убитыми, тоской опахнёт – ведь и ты мог вот так же лежать. Лежать с ножом в груди. Как друг мой, Саня Ботов. Мог бы. Просто тебе сегодня повезло. Да-а. Поэтому трусов тогда среди нас не было…

…а мы однажды бегали от своих. От вертушек. Вызвали их на подмогу, а корректировщик то ли тоже накурился, то ли просто болван. Бомбы начали падать не на духов, а прямо на нас. Мы в одну сторону перебежим, а там нас опять вертушки встречают. Так и бегали от них, как зайцы…

Все смеялись.

…правда, никто не погиб. Сами вертолётчики распознали, что свои бегают. Ушли крошить духов за горку… Да-а, есть что вспомнить. Не то что теперь…

Задумавшись, курили. С сигаретами в пальцах, как бабы с куделями. Каждый со своей. И вновь пошли надёргивать историй:

… а вот у нас забавный случай был…

Большой грузный Громышев, казавшийся гораздо старше всех, смотрел на разошедшихся «пацанов» с печалью. Сладкие губы тубиста даже слегка подвяли, сморщились: о чём вы говорите, ребята? Какие приключения девятнадцатилетних? Какие военные игры? Когда вас убивали. Когда вы убивали. Какие игры?

Проков тоже молчал. Курил. Хмурился. Будто и не воевал вовсе в Афганистане. Поглядывал на своих подопечных как отец: ничего не осталось у ребят за душой. Кроме войны этой чёртовой, кроме загубленной своей молодости. Ладно, хоть не понимают этого пока, наперебой чирикают, смеются.

Заговорил, наконец. Тушил окурок в пепельнице:

– Вообще-то все мы здесь, ребята… как бы это помягче сказать, афганские недобитки. Вот так. С оттяпанными руками и ногами. А некоторые и слепые вдобавок. И не хрена нам больше ностальгировать, вспоминать. – Помолчал и как подвёл черту всегдашним своим призывом: – Работать надо, ребята, только работать. Забыть всё. Как Юра Плуг.

Х-хы, нашёл авторитет. Все время смеющегося полудурка. Который и пороха-то в Афгане не успел даже нюхнуть. Упал в пропасть, искалечился. Не знает даже разницы между РПК–74 и АК–74. Не знает! Спрашивали! Инвалиды поднимались со стульев недовольные и даже обиженные. Тоже мне! Авторитет!

Громышев и Проков остались вдвоём. Занялись бюджетом Общества. Большими пальцами Громышев у себя на коленях давил калькулятор, как с крохотной игрушкой играл. Проков сличал цифры в лохматых бухах. После Хрусталёвой бухгалтера больше не заводили. Ни мужчину, ни женщину.

К одиннадцати поехали на таратайке в райисполком. На заседание жилищной комиссии. Нужно было пробить, наконец, расширение Никитникову. Живёт с тремя детьми и женой на восемнадцати метрах. Однако сумел. Наклепал слепой Слава. При полной своей тьме. Посмеялись. Настроены были решительно.

За столом, помимо Дрожжиной Алевтины Павловны, председателя, государственно хмурились три тётки в надвинутых мускулистых париках и два облетевших одувана с кожаными плешами.

Проков с папкой сидел солидно, надувшись, и сладкогубый Громышев Виктор Васильевич по своему обыкновению крутил шарманку один: «Итак. Никитников Вячеслав Иванович, 1958-го года рождения, мужественно защищал южные рубежи нашей необъятной Родины, имеет боевые награды, танкист, два раза горел в танке, при втором коварстве душманов в Тогапском ущелье потерял глаза, ослеп, стал инвалидом первой группы, но, вернувшись домой, не упал духом, продолжил работать (на дому), приносить нашей Родине пользу, однако живёт в очень стеснённых условиях, на восемнадцати метрах, жена, трое детей, мальчик трёх лет, девочка пяти, старшая дочь тринадцати лет, знаете ли, этакая статная девушка с толстой русской косой, прямо залюбуешься, родители, сами понимаете, ещё молодые, по всем нормам жилищного права должна быть у неё отдельная комната».

За столом свесили головы, заслушались.

– Товарищ Проков, – повернулся к коллеге сладкогубый вития, – предоставьте, пожалуйста, комиссии решение собрания нашего Общества инвалидов Афганистана о Никитникове Вячеславе Ивановиче.

Проков тут же подал бумагу.

Комиссия очнулась. Пожилая Алевтина Павловна взбодрила себя. Низкий лоб её в мелко свившихся волосах походил на запрятанную до поры до времени иконку. Строго оглядела подопечных. «Голосуем». Сама поставила руку. Два одувана и тётки дружно поддержали её.

Выйдя в коридор, Громышев и Проков состукнулись ладошками: есть!

На улице сразу увидели брата Громышева, Фёдора.

Прокову диковато было смотреть на ещё одно красивое бульдожье страшилище, спокойно идущее к ним по тротуару. Как две капли похожее на первое. Только не хромающее, абсолютно излечившееся.

Выслушав просьбу, уже несколько постаревший бульдог начал недовольно отсчитывать деньги молодому бульдогу, салаге.

– На. Но смотри не нажрись опять. Тащить не буду.

– Да что ты, Федя! – засовывал деньгами в карман салага. – В меру мы. В меру. Сам же знаешь.

– Ага – знаю.

А дальше – сценарий пошёл уже избитый, банальный. Пивная. Предварительно. По кружке с прицепом. Для бодрости. Серьёзные две бутылки водки в гастрономе. Поехавшая бойко таратайка. Заехать сперва к Никитникову. Обрадовать, поздравить. Затем опять таратайка. Наконец, квартира Юры Плуга. Точнее – его кухня. Всё, прибыли. Бутылки на стол!