Александр Ступин - Чёртовы свечи

Наступило время, когда вся роща заполнилась вороньим родом. Вели они себя по-хозяйски, часто устраивали ссоры между собой, а уж с другими соседями вели себя очень дерзко и враждебно.

Набрасывались всей стаей на бедненьких воробьишек, сорок и других птиц. Крушили их гнёзда, прижимали бедных птичек к земле и долбили мощными клювами. Оставшиеся в живых птицы перебрались в соседние рощи, а вороны обратили свои взгляды на тех, кто бегает по земле.

В роще тополиной немногие селились: прокорму-то мало. Лист тополиный невкусен, трав, ягоды, кустарников — чуть-чуть. Находили там грибочки, но самую малость, и корзинки не наберётся.

Ну забегали в рощицу зайчишки изредка, передохнуть от зноя летнего или спрятаться от дождя, мыши-полёвки кормились немножко…

Воронам эти «квартиранты» очень не нравились, а уж когда расправились они со всеми летающими соседями, стали клювами водить в сторону бегающих по земле.

Первого же зайчишку они атаковали на подходе к роще, да так неожиданно, что бедняга растерялся и не смог скрыться от злющих птиц. Волна за волной накатывалась на него до тех пор, пока оставалась в нём хоть искорка жизни. Склевали они его.

После этого случая стали вороны активнее охотиться, и это им хорошо удавалось. Однажды они заметили лису, которая бежала рядом с рощей по каким-то своим делам. Чёрное облако взвилось над верхушками тополей, облетело рощицу и обрушилось было на лису. Но лиса, предчувствуя беду, пустилась бежать, и не успели вороны её атаковать, как она спряталась в камышах, что росли у маленького озерца.

С той поры к роще мало кто подходил. Даже люди, по осени бродящие в поисках грибов, сторонились этого «чёрного царства», о существовании которого можно было бы догадаться за километр по характерному вороньему гомону и хлопанью крыльев, когда несколько сот птиц одновременно срывались с веток тополей в небо.

Жили вороны, несмотря на презрительное название «чёрное царство», обычной птичьей жизнью. Боялись птиц более крупных, особенно из хищных: ястребов, орлов, которые редко, но залетали в эти края. Тогда они поднимались всей стаей, чтобы защитить свои гнёзда.

Нападали они на животных не столько из-за своей безудержной храбрости или неуживчивости, сколько из-за той же причины — защитить свои гнёзда, своё потомство.

Но бывало и по-другому, когда сами вороны становились добычей. То под машину проезжающую попадут, то, копаясь в земле, проворонят какого-нибудь хищника: лисицу или кошку. Каркает, каркает вот такая и накаркает себе беду.

Издалека все жители этого царства были похожи друг на друга, но это только на первый взгляд. На самом деле они отличались и по виду, и по характеру.

Одни выглядели более упитанными, глаже других. Они реже орали, всё больше крутили головами, где бы что стащить, принести к себе в гнездо. Гнёзда строили не где придётся, а в местах, где ветер потише и солнца побольше.

Другие были поголосистее, правда, пёрышки у них были всегда порастрёпанней и вид скандально-худощавый. Жили они не такой сытой жизнью, как первые, зато поинтереснее: встревали во все ссоры, любили стайные полёты, когда, как по команде, поднималась вся воронья стая над верхушками тополей, разворачивалась боевым порядком и с криками «Ка-арр!» неслась по небу грозной силой. Дух захватывало у них от этого зрелища, в горле — ком, на глазах — слезы. Наша сила!

И как в любом обществе: птиц ли, животных ли, людей, в вороньей стае попадались «белые» вороны.

Наш воронёнок имел окрас обычный, чёрный, может, слегка лишь отличающийся оттенком сине-чёрного от других, но был он не от мира сего, что ли. Хилый, слабый на крыло, без нахального блеска в глазах. Поначалу он вовсю старался не отстать от братьев-сестёр. Сидел в гнезде, пищал и пытался перехватить пищу у других, но у него это получалось хуже.

Все следили за полётами родителей, чтобы успеть захватить кусочек чего-нибудь съедобного и отправить в свой постоянно требующий желудок, а воронёнок смотрел на облака и оставался часто голодным. Оттого его братья-сёстры росли и крепли быстрее, а он оставался хиленьким и слабеньким.

Когда же настало время вылететь из гнезда, то он, к всеобщему смеху, просто вывалился и, цепляясь за ветки, шлёпнулся в заросли боярышника, да там и остался навсегда. И поэтому, когда стая поднималась над тополями по тревоге или просто поразмять крылья, в зарослях боярышника некоторое время трепыхалось его жалкое тельце, в конце концов он выпутывался и, отдуваясь, то ли перелетал, то ли перепрыгивал с ветки на ветку, добираясь до верхушек тополей, чтобы присоединиться к сородичам, но те уже возвращались к своим гнёздам.

Вначале над ним потешались и даже стукали его несильно клювом по голове. Дескать, в кого ты такой уродился, в воробья какого-то. А потом и вовсе перестали обращать внимание. Так, для поднятия настроения, долбанут его клювом, а он упадёт в свои заросли, и оттуда несётся обиженное «Хар-р, кла-р-р» вместо звонкого и громкого «Ка-а-арр!». Все хохочут, в смысле каркают.

Но так было лишь в редкие минуты ничегонеделания. Обычно же дел было много: весной вить гнёзда, чтобы в этих гнёздах откладывать яйца, а потом согревать их своим теплом и терпеливо дожидаться появления птенцов…

У воронёнка любимой так и не появилось. Он тоже хотел бы устроить гнездо, чтобы там появились маленькие птенчики, но ни одна даже самая захудалая ворона не глядела в его сторону. «С ним же не воронята родятся, а воробьишки», — хихикали они.

Воронёнок не обижался на усмешки собратьев. Он выходил из тополиной рощи, прогуливался по полю, собирая червячков, а потом, подпрыгивая, взлетал и, не торопясь, летел низко над землёй, словно боялся упасть, потом нехотя поднимался всё повыше и планировал, используя силу встречных воздушных потоков. Так проходили его дни.

Но ему очень хотелось найти себе друга. Сильного, понимающего, который бы не смеялся над его маленькими размерами, над слабым крылом. Бывало, он залетал подальше от родной рощи и искал.

Так он познакомился с большой птицей, которая летела очень высоко в небе и была такой же одинокой, как и он. Воронёнок не стал спрашивать разрешения лететь рядом. Он просто летел, правда, намного ниже этой птицы, но сердце его переполняло прекрасное чувство какого-то душевного родства. Он стал сопровождать эту прекрасную птицу каждое утро и летел за ней, насколько хватало его сил, а потом, немного передохнув, возвращался домой.

Жизнь его стала приобретать некий смысл. Он уже не так боязливо спускался к своему дому под ветками боярки, и собратья не так раздражали его своими мелкими ссорами, пустыми разговорами и смешками. Заметили перемену в нём и его соседи.