Юрий Бедзик - Этаж-42

Нужно было ехать как можно быстрее, преодолевая эти, забитые солдатней, километры до Берлина. Только скоростью они могли спасти себя, избежать встречи с жандармерией. Они оказались в глубоком вражеском тылу, за линией фронта, и это вселяло чувство смертельной опасности.

Найда мельком глянул на Звагина, невысокого, сухощавого человека в очках, в кепке, хотел прочесть на его лице смятение или, может, тревогу, но тот сидел прямо, смотрел, прищурясь, вперед, и что-то упрямое и непреклонное таилось в его взгляде. Алексей, стараясь подавить в себе нервное возбуждение, внезапно подумал, что ничего, в конце концов, и не случилось, наоборот, все может обернуться хорошо, во всяком случае — быстрым разрешением конфликта, потому что советские танковые дивизии (в их могуществе Алексей не сомневался) остановят гитлеровские полчища, немецкие пролетарии поднимут голос протеста, Германия всколыхнется, тельмановцы-подпольщики выйдут на улицы, фашисты струсят, и Гитлер запросит мира. Пожалуй, месяц, не больше. Главное — добраться до посольства в Берлине, а там будет полный порядок. Мы еще свое покажем!

В эту минуту на большак с боковой дороги стремительно выскочил маленький грузовичок. Хотел, верно, проскочить, пока не приблизится новая танковая колонна. Зазвенело выбитое стекло, взвизгнули тормоза, небо в глазах Найды опрокинулось, и вокруг стало тихо.

— Доннерветтер! — раздался из кабины грузовичка мужской голос.

Звагин, схватившись за ногу, подался всем телом вперед, лоб его был изранен осколками стекла, и кровь густо заструилась по лицу.

Из кабины грузовичка уже выпрыгнул плечистый стройный немец в клетчатом пиджаке, охотничьей шляпе и высоких сверкающих крагах. Похоже, завзятый наци, так как на руке черная повязка со свастикой в белом кружке, выправка как у отлично вымуштрованного солдата. В глазах — испуг, рот нервно перекошен: видимо, решил, что напоролся на сановного чиновника или военного командира, и все это может ему дорого обойтись. Но, разглядев дипломатический номер, немец почувствовал облегчение, и его страх перешел в гнев.

— Саботаж на дорогах рейха! — выкрикнул он, обращаясь к нескольким штатским, с любопытством глазевшим на происходящее. Им интересно было поглядеть на русских, возможно первых пленных, на то, как теперь будут с ними обращаться, хотя они, собственно, ничего не сделали и ни в чем не виноваты.

Стройный молодой немец в крагах (люди из грузовичка называли его «господином Шустером») уже отдавал распоряжения. Чего, мол, церемониться? Русские осмелились в такой день выехать на открытую трассу да еще нарушили покой немецких граждан, повредили его машину! Он приказал перенести раненого Звагина в кузов его грузовичка, туда же приказал перейти Найде.

— Шнель, шнель! — покрикивал он. — Дер вег мусс фрай зайн! [1] Быстрей, быстрей! Дорога должна быть свободна! (нем.).

Чего-то он все-таки опасался и хотел как можно быстрее покинуть это место, слыша грохот приближающейся бронированной колонны.

— Шнель! — кричал он на парней, которые, на его взгляд, слишком бережно усаживали в кузове Звагина.

Доехали до городка с красивым названием Визенталь. Аккуратные домики были увешаны черно-красными флагами, на улицах мало жителей, возле домов и в переулках стояли военные машины, площадь полнилась звуками какого-то величественного песнопения. Услышав его, Звагин зашевелился, и в уголках его губ застыла горькая улыбка. Он сказал Алексею глухим, обессиленным голосом:

— Вагнеровский «Тангейзер»…

И закрыл глаза. Машина остновилась перед больницей — двухэтажным серым домом с большой аптечной витриной внизу. Немец в охотничьей шляпе вошел в здание, вскоре явились санитары и понесли Звагина в больницу. Что поделаешь, хотя и большевик, а надо оказать помощь; к тому же, решил, наверное, молодой немец в крагах, птица эта может быть большого полета. Шофер тоже нуждался в помощи.

Доктор Шустер (отец немца в крагах), круглолицый лысоватый господин, был весьма доброжелателен, даже предупредителен, но вел себя как-то неуверенно. С сыном его связывали, видимо, довольно неясные, напряженные отношения, и трудно было понять, кто над кем старший и кто кому должен подчиняться. Сын покрикивал, отец послушно выполнял его приказы, порой же и в его голосе появлялись властные нотки, и тогда Шустер-младший становился покорным.

Когда Звагина положили на операционный стол, чтобы загипсовать ногу, отец с сыном долго о чем-то совещались. Молодой Шустер словно в чем-то убеждал старика, с чем тот никак не хотел согласиться, и между ними вспыхнула словесная перепалка. Потом Шустер-старший утвердительно кивнул головой, сестра подала ему марлевую повязку, ванночку с гипсовыми бинтами, и Шустер-младший, облегченно вздохнув, отошел в сторону и стал наблюдать за процедурой.

После перевязки Звагин и Найда очутились в небольшой темноватой комнате с окнами, выходившими на центральную магистраль города. Долго молчали: Звагин — лежа навзничь на кровати, Найда — примостившись у него в ногах. Их одели уже в яркие оранжевые больничные халаты, и они чувствовали себя в них настоящими узниками этой мрачной палаты.

Действительно, помещение — как тюремная камера, в коридоре, словно часовой на посту, безотлучно толчется санитар. Но самое худшее — их почти детская беспомощность и беззащитность среди этого рева танков, шума голосов и команд, несущихся с улицы, из громкоговорителей, из распахнутых окон домов и набитых солдатней машин. Найда вздрагивал от каждого выкрика, от каждой команды и все более убеждался в том, что у немцев все идет отлично: даже подчеркнутая доброжелательная обходительность доктора Шустера говорила ему о тяжкой беде, которая обрушилась на его Родину.

Непонятным человеком был старик Шустер. Возможно, сочувствовал им, испытывал жалость и даже хотел как-то помочь в беде. Во время перевязок он с бесхитростной деловитостью и обстоятельностью пересказывал им сообщения имперского радио, обрисовывал события на Восточном фронте: столько-то взято в плен русских солдат, а под Львовом немецкие танкисты разбили отборные бронированные колонны врага. Русские — молодцы, фюрер отдает должное стойкости красных, но, к сожалению, существуют жестокие законы войны, когда сила ломает силу, и тут уж ничего не поделаешь.

— Куда же теперь нас? — спрашивал Звагина Алексей, будто от этого молчаливого, сдержанного человека зависели его жизнь и его спасение. Участник гражданской, один из строителей Днепрогэса и Харьковского тракторного, инженер Звагин казался Алексею несгибаемым, умеющим все предвидеть, все понять. Только он мог найти выход из создавшегося положения.