Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

Она-таки заставила меня влюбиться. Мы всюду ходили вместе, и она то и дело спрашивала: «Гляди-гляди, какой мальчик, нравится? А вот этот? Ой, как на тебя посмотрел!» И многих, многих — вихрастых, в замызганных, как правило, школьных пиджачках, в сбитых ботинках и коротковатых штанах — я отвергла, не чувствуя к ним ровным счетом ничего. Но один старшеклассник… «М-м… пожалуй», — промямлила я на очередной Танькин вопрос, нравится ли. И вскоре в моем дневнике (в то время принято было вести дневники) появились загадочные инициалы «П.В.» и всякие девичьи глупости вокруг них, вроде: «ах, как он посмотрел на меня», «а вчера, ой, что было, что было! Был субботник, я мыла стеклянную дверь, а он подошел с той стороны и так посмотрел…» — и прочие глупости.

Ну вот. А вскоре, сразу после окончания школы, я уехала вместе с семьей в Крым. Татьяна после восьмого класса поступила в кулинарное училище — туда шли все наши девчонки-троечницы. Звезд с неба не хватали, а рассуждали так: «Ну и что, что непрестижно, зато сыта будешь всегда, и зарплата целая останется». То есть как бы само собой разумелось, что переходишь на государственные харчи. И с Татьяной последние пару лет мы почти не виделись, а потом и вовсе я уехала, как говорят евреи, лаасот хаим — делать свою жизнь.

Прошло много лет. И, как водится, потянуло меня на далекую мою родину. Стала искать одноклассников, — сейчас это просто. Кое-что кое о ком узнала. Из одного долговязого, в коротких штанишках мальчишки получился ядреный такой, загорелый капитан дальнего плавания. И присылает он теперь фотки, где стоит, не забывая втянуть животик, на фоне различных мировых достопримечательностей, а также морей и океанов с пальмами, легким бризом и смуглыми красотками.

И о Таньке узнала. Что давно уже нет ее в живых… «Вино и мужчины ее "атмосфэра"…» — пропела мне по скайпу другая моя закадычная подруга Гуля. И рассказала, что вышла она замуж, да неудачно, муж пил и колотил ее. Родила дочь. Тоже как-то незаметно стала пить. Муж куда-то делся, зато появились сожители, один гаже другого, все из тех, кто «откинулся» из местной тюрьмы. Били, передавали ее, бедную, «по наследству», а один рецидивист и вовсе убил. Она к тому времени уж и облик человеческий потеряла. Куда дочка делась — неведомо…

В ту ночь мне не спалось. Все думала про нее, про Татьяну. И вспомнила вдруг, как мы идем с ней из школы через железную дорогу. Темно уже, зимний день короток. И вдруг между рельсами на грязном закопченном снегу видим письмо. Подняли. Целое. Все как положено: адрес, обратный адрес — учреждение такое-то. Поняли, что кого-то везли в поезде по этапу, он и кинул письмо в окно в надежде, что найдет оно адресата. Решили с Танькой отослать его. Но не утерпели, на следующий день все-таки раскрыли. Стали, голова к голове, жадно читать. «Дорогая Маша, — было написано корявым почерком на клочке бумаги, — вот и отправили меня по этапу на пятую зону. Далеко… Сможешь ли приехать на свиданку? Говорят, там ничего. Как наша Танюшка? Не болеет? Прости ты меня, подлеца…» И — расплывшиеся пятна, не то от снега, не то от слез. Если бы знала она тогда, если бы знала…

Холодное, яркое осеннее утро. Батареи горячие, и в квартире от этого по-особенному уютно. Робкий звонок в дверь. Открываю. Съежившись, дети стоят двумя ступеньками ниже, и оттого кажутся еще более жалкими. «Тетя Оля, на улице так холодно, капец», — говорит старшая, Юля. Никита, ему шесть лет, молчит и смотрит на меня во все глаза. Большой шрам на его губе совсем побелел. «Это мама "удагила" меня, когда я был еще "маьенький, кгужкой" (Никита никак не научится говорить «р». Да и «л» тоже). Мне зашивали губу, а мама так "пьакала"…» — объяснил он мне как-то.

Оба в курточках, но на ногах у Никиты пластиковые шлепанцы — «а "кгоссовки тгудно" одевать». И собака. Лора. Смотрит настороженно влажными глазами снизу. У всей троицы совершенно одинаковое выражение, а именно: «холодно, капец, и есть хочется».

Господь, а не мы, созывает наших гостей, вспоминаю слова Льюиса, и, со вздохом отложив в сторону кисть, ибо собиралась порисовать, приглашаю всех войти. Всех, кроме Лоры, но она с таким раскладом не согласна и возмущенно царапает когтями дверь, сначала правой лапой, а потом левой. В результате на темно-коричневой крашеной двери появляется забавная такая сеточка, происхождение которой, не зная наперед, трудно установить.

Дети шумно моют руки в ванной, потом выбегают по одному и предъявляют мокрые ладошки, с которых течет в рукава грязная вода: «Вот, тетя Оля, смотрите, чисто. Можно вытирать?» Ну, я этот финт знаю еще с детства — ладошки почему-то легче всего отмываются. Переворачиваю их лапки с буквально въевшейся грязью и отправляю обратно в ванную.

Но тут уже жарится, аппетитно шипит на сковородке и достигает их обоняния яичница, и дети, едва не выламывая дверь, сбивая друг друга с ног, бегут на кухню. И никакая сила не способна сейчас заставить их оторваться от роскошного этого зрелища — пухлых желтков, окруженных лужицами прозрачного белка, постепенно белеющего и выдувающего пузыри.

Никита нервно откусывает гигантский кусок хлеба, который едва помещается во рту, а Юля спрашивает тревожно: «Теть Оля, а вы тоже будете кушать?» И расплывается довольной улыбкой, получив отрицательный ответ.

Я смотрю, как они едят, с наслаждением, постанывая, подгоняя куски скользкой яичницы к вилке недомытыми пальцами. Да, они голодают, эти дети. Пьют родители, пьют, не просыхая, бабушка с дедушкой. Юля, Никита и двоюродный их брат Витя (он постарше, страшный чистюля и аккуратист), попрошайничают. И денег у них бывает довольно много. Но нормальную еду они не покупают. А покупают, само собой, сласти и всякую ерунду. Например, Юля явилась ко мне однажды «принцессой» — в короне, утыканной безобразными камнями, браслете, от которого она глаз не могла оторвать, склоняя голову и так и этак, в руке имела «волшебную палочку» того же пошиба. Когда выложила простодушно, сколько весь этот наборчик стоит, я только руками всплеснула:

— Лучше бы ты еду домой купила!

— Нет! — отрезала Юля и опять залюбовалась браслетом. Подняла на меня восхищенные глаза: — Я красивая? Грубо и густо обрезанная неряшливая челка, почти прикрывающая лукаво блестящие глаза, шершавая от бесконечных сладостей кожа, маленький замурзанный рот — конечно красивая!

— Ну, давай, принцесса, бери свою палочку, распорядись насчет обеда, — вздохнув, говорю я и включаю чайник.

Смотрит недоверчиво и смущенно. Дурашливо машет палочкой…

— Чай я тоже буду, — еще не доев яичницы, шепелявит Никита и шарит глазами по кухонному столу, который мне никогда не удается держать прибранным, — сладкий и с печеньем!