Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

Это уже не первое поколение «дворняжек», что ходят ко мне. Лет десять назад вот так же в холодную пору я увидела под своей дверью жавшихся друг к другу, худых и полураздетых мальчика и девочку, Вову и Олю. С ними тоже была собака. Лет им было, наверное, по пять, они двойняшки. Отец у них тогда сидел в тюрьме, мать по пьяному делу попала под машину. Ей выплатили «отступные», и она вовсю праздновала это событие — не вставая с кровати от полученных травм.

С тех пор нашей с мужем заботой стало собирание поношенной детской одежды, и особенно обуви — любого размера, поскольку в этой семье постоянно кто-то рождался.

Ну вот. Теперь Вова и Оля уже совершеннолетние. Вова, слава Богу, увлекся спортом, сначала футболом, а теперь боксом, и успешно. И даже посещает школу когда-никогда. Ко мне давно уже не заходит, стесняется. А Оля заходит. У нее теперь черные, как головешка, и прямые, как палка, волосы, а когда-то были вьющиеся, пушистые, медового оттенка. Челка наползает на самые глаза, густо подведенные зеленым. Полные, очень полные бедра обтянуты лосинами дикой расцветки — до анатомических подробностей. Довершают картину длинные зеленые ногти и запах табачища. «Как ваши дела, тетя Олечка?» Это единственная фраза, которой она способна поддержать великосветский разговор. «Пипец», «блин», «капец», — вот ее более чем скромный словарный запас. Эллочке людоедочке такое и не снилось. А ведь Оля была самой способной из этих детей (у них была в то время еще закадычная подруга Настя, за ней присматривали чуть лучше). Я учила всех троих читать, и Оля лучше всех справлялась с этим делом. Они даже пошли в школу и отучились года три. Но в какой-то момент Олина двоюродная сестра позвала ее к себе смотреть за детьми, и Оля не устояла. А кто бы устоял? Жить с вечно пьяными родителями (а отец в то время уже вышел из тюрьмы в очередной раз) в раздолбанной хибаре без отопления и чуть ли не с земляным полом, питаться сухой китайской лапшой, и это в лучшем случае, или перейти в нормальную, пусть и съемную квартиру, к непьющей на тот момент сестре… С детьми она быстро научилась справляться. Правда, чему она могла их научить?.. Школу, само собой, пришлось бросить.

Вот она и привела ко мне Юлю и Никиту, совсем еще маленьких. А потом они и сами нашли ко мне дорогу: «Тетя Оля, вы помните нас?» Ну как вас можно забыть, мои хорошие.

Вообще говоря, я опасаюсь спрашивать у этих детей новости — боюсь их узнать. Однажды на подобный вопрос Оля и Вова, им лет по шесть было, перебивая друг друга, стали рассказывать, как Наташа (одна из их сестер) ударила мать по голове бутылкой, полилась кровь, а потом приехала скорая и милиция, и маме зашивали голову, и теперь у нее голова зашита и вся в зеленке. «Нитками! Вот так!» Жест от затылка до переносицы. И уставились на меня, довольные произведенным впечатлением.

И таких сцен было немало, — собственно, вся их жизнь переполнена подобными впечатлениями. А у меня волосы дыбом от этих новостей. Система у меня нервная. Я потом всю ночь не сплю, маюсь.

Знаю, знаю, что нельзя задавать этот вопрос, но все же не удерживаюсь: «Какие новости?»

И Никита, гоняясь за последними крохами яичницы, сообщает новость, которая сражает меня наповал: «Тетя Оля, прикиньте, Коперник опять напился».

Ну да, я знаю, что Коперник — это их дядя, фамилия у него такая. Не знаю, как выглядит сам Коперник, но дети у него густокудрые, черноглазые и очень красивые, хоть и грязные. И все же это смешно — прикиньте, Коперник, и вдруг напился!

Невольно улыбнувшись, рассказываю то немногое, что знаю о Николае Копернике, астрономе. Они недоверчиво слушают.

— А наша мама ворует! — хвастливо заявляет вдруг Никита, уже сытый и очень довольный, раскрасневшийся. Теперь ему, видимо, хочется меня повеселить.

— Дурак! Нет, ты что, наша мама не ворует! — толкает в бок его более сообразительная сестра, — она не такая! И испытующе смотрит на меня. А я смотрю в окно. И уж не знаю, что написано у меня на лице, а только мне бесконечно грустно…

За дверью нетерпеливо поскуливает Лора, и Юля прихватывает для нее кусок хлеба.

— А можно мы и завтра придем? — деловито спрашивает Никита, уже обуваясь.

— Да, конечно. Конечно…

Они уходят, а у меня еще долго, долго пасмурно на душе. И я прячу рассеянно краски и кисти и убираю с мольберта холст, потому что мне уже совершенно не хочется рисовать. Но постепенно облака рассеиваются. На ум опять приходит трогательная сцена, связанная с моими «дворняжками». Так случилось, что нас с мужем не было дома восемь месяцев, мы жили на Южном берегу. И вот в один из своих приездов я вхожу во двор и вижу у себя на пороге этих босяков — старших, только они тогда еще маленькие были. Видимо, уже подергав шнурок дверного колокольчика, они вытянули шеи, вслушиваясь, не раздадутся ли шаги. В руках держали букетики одуванчиков, дело весной было. И вдруг увидели меня. Испустили радостный вопль, но тут же, взяв себя в руки, вполне благовоспитанно: «Как поживаете, тетя Оля?» Минуту спустя уже висели на мне гроздьями, побросав полузадушенные одуванчики.

До сих пор вспоминаю это с нежностью.

А младшие, когда мы с мужем были в отпуске, просто оборвали шнурок от колокольчика, причем буквально. Потом ябедничали друг на друга.

Вот такие они, мои «дворняжки». Храни их Господь.

Нина жила одиноко. Была она крепкой, белолицей, несмотря на предпенсионный свой возраст. Всегда была веселой, неунывающей. Веровала в Бога. А как иначе? Сын, единственный, ненаглядный, надежда и, думалось, опора — уехал. Недалече, в другой город, а будто — в другую страну. Особенно с тех пор, как женился. «Светочка, Светик», — это она невестке так. И язык не поворачивается (она, Нина, вообще грубовата), а — надо. Знает, что от невестки зависит, будет сын общаться с матерью или нет. А тем паче внуки.

Не помогло. «Светик» оказался неподкупным. И визиты пожилой тоскующей, одинокой женщины сократились до минимума. Она готова была и прибираться в их маленькой квартирке, всегда неубранной, и еду готовить, — сами-то вечно заняты, питаются как попало… Но не нужны невестке ни пироги ее, ни чистота. Особенно с тех пор, как внучка родилась. Нина встрепенулась было, подумала радостно: вот! Вот теперь-то я пригожусь. Без бабушки молодым родителям трудно. Куда там…

Правда, она не молчала, когда видела, что ребенка слишком кутают, что кормит Света дочку смесями буквально с первых дней, ленясь сцеживать грудное молоко, не имея терпения дождаться, пока младенчик, силенок-то у него мало, насытится. Сунет бутылку в рот, ребенку и трудиться не надо. Дырка в соске широкая. Смесь сама в горло льется, да только что хорошего в ней, в смеси той? Да и малый этот труд ребеночку в развитие. Тоже ведь должен «в поте лица» пропитание добывать, и польза от этого есть, если вдуматься… Да только разве послушают…