Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Когда в самом начале поездки мы расставались в крошечном городишке в тридцати километрах от колумбийской границы, где я должна была остаться, чтобы координировать нашу работу, Франсиско неожиданно попросил у меня томик стихов, который я читала по дороге.

– Возьми, – сказала я. – Я пока обойдусь, тем более что поэзию нельзя глотать залпом.

Он поблагодарил и уехал.

После этого мы каждый день часами говорили по телефону. Франсиско диктовал мне свои статьи, я их стенографировала, а потом расшифровывала и набирала на компьютере. Из четырнадцати статей, которые я таким образом записала, тринадцати я дала новые заголовки. Это вызывало новый шквал звонков: Франсиско то сурово отчитывал меня за самоуправство, то договаривался о следующем сеансе связи.

– Я позвоню в пять, – говорил он. – И имей в виду, материал будет достаточно большой. Кстати, когда в следующий раз вздумаешь переназвать мою статью по-своему, хотя бы спроси разрешения. Если заголовок кажется тебе слишком длинным, так и скажи – я что-нибудь придумаю.

– Нет, твои заголовки вполне вписываются в газетный формат.

– Тогда почему ты их меняешь?

– Потому что они сбивают читателей с толку. Слишком туманные. Если бы ты прочел Хиля де Бьедму [30] Хайме Хиль де Бьедма-и-Альба – испанский поэт, одна из крупнейших фигур «поколения пятидесятых годов», принадлежал к т. н. «барселонской школе». – поэта, книгу которого я тебе дала, – ты бы понял, насколько важна точность в заголовках.

Первые три дня Франсиско провел в лагере Вильявинченцо, однако ему так и не удалось понять, как именно команданте-президент намерен организовать спасательную операцию. Мы понимали, что правительство, возможно, и само еще этого не решило, однако у нас обоих появилось стойкое ощущение, что дело нечисто. Первоначальная дата обмена, на которую мы ориентировались, неожиданно была передвинута на пятнадцать дней, потом еще на два. Прошел месяц, но ничего не происходило. Не было никаких новостей. Страна замерла в ожидании. Думаю, по нашу сторону границы мало кто сомневался в том, что крупный предприниматель, наследник одного из самых больших состояний, вернется домой.

В те времена мы были абсолютно убеждены в том, что операция будет обставлена таким образом, чтобы впоследствии вожди революции могли важно надувать щеки, без конца рассказывая о своем удачном посредничестве. И сенсация действительно произошла, но совсем не такая, как мы рассчитывали, и Франсиско пришлось писать статью, содержание которой было полностью противоположно тому, чего ожидали все. Но он сделал это, описав события точно и беспристрастно.

Франсиско был единственным репортером, которому удалось сфотографировать тело похищенного предпринимателя, которое партизаны бросили в двух километрах от организованного для них властями безопасного «коридора». Труп был завернут в джутовый мешок, покрытый пятнами засохшей крови. Предприниматель был мертв уже много дней. Его близких вынудили вести переговоры, которые были бесполезны с самого начала. Они заплатили за освобождение родственника четыре миллиона американских долларов, которые осели в казне колумбийской Армии национального освобождения, а взамен получили несвежий труп.

На следующий день после возвращения в Каракас я зашла в фотоотдел редакции. В руках у меня был сборник дневников Хиля де Бьедмы.

– Это тебе в качестве компенсации за то, что я меняла твои заголовки, – сказала я.

– Не нужно никакой компенсации. Твои заголовки были лучше моих. Гораздо лучше. – Франсиско покачал головой. – Раньше я не мог тебе этого сказать, а теперь могу.

Две недели спустя Франсиско неожиданно возник возле моего рабочего стола.

– На следующей неделе я снова поеду на Меру. Поедешь со мной?

– Опять на месяц?

– Нет, всего на пять дней. В этот раз нам не придется брать с собой много аппаратуры и каждый день отсылать в редакцию новую статью, но… Если бы ты поехала, я чувствовал бы себя спокойнее.

– Ты уверен?

– Я уверен в этом точно так же, как и в том, что если ты поедешь со мной, у всех моих статей будут прекрасные заголовки, которые никого не введут в заблуждение. Кстати, с начальством я уже говорил. Они дают «добро», хотя я и забираю с собой их лучшего корректора.

– Так и есть.

– Только не думай, будто ты мне чем-то обязана. Если не хочешь ехать – не надо. Попробую найти кого-нибудь другого.

– Когда ты уезжаешь?

– В следующий вторник. В воскресенье мы уже вернемся.

– Договорились, я буду готова.

– Не будет ли слишком дерзко с моей стороны попросить тебя…

– Попросить о чем?

– Захватить побольше книг, чтобы мы могли читать их в дороге.

– Я и так беру с собой слишком много. Ладно, разыщу для тебя книжки с картинками.

Франсиско улыбнулся. Раньше я никогда не видела, чтобы он улыбался. Тогда ему было сорок шесть, мне – под тридцать. Мы были вместе три года – ровно столько, сколько ему оставалось жить.

Я рассматривала свидетельство о смерти Хулии Перальты, словно это был групповой портрет, сделанный по необходимости и запечатлевший всех нас – сбившихся в кучу, с напряженными, неулыбающимися лицами, застывшими в ожидании ослепительной вспышки единственной на свете непреложной истины: люди умирают, люди заболевают смертельными болезнями, или их убивают. Они наступают не туда или не на то. Они взлетают на воздух и падают с лестниц. Люди умирают и по собственной вине, и от чужих рук. Но они умирают. И это единственное, что имеет значение.

В тот год, когда Хулия Перальта покинула этот мир, я встретила единственного человека, который ворвался в мою жизнь, чтобы остаться в ней навсегда.

Впервые я овдовела в десять лет и снова стала вдовой в двадцать девять, за неделю до нашей свадьбы с Франсиско. Одной из группировок колумбийских партизан не понравилась фотография, которая принесла ему Иберо-Американскую премию свободной прессы, и они заставили его заплатить за нее своей жизнью. На фотографии Франсиско запечатлел своего собственного информатора после того, как колумбийцы с ним расправились. Каким-то образом партизанам удалось узнать, что именно этот человек рассказал журналисту правду: приказ об убийстве похищенного предпринимателя, освобождением которого правительство занималось на протяжении нескольких месяцев, на самом деле исходил от того же правительства. От команданте-президента, если точнее. Информатора замучили и убили. На снимке он держал в руках собственную голову, в широко раскрытый рот которой были засунуты его же отрезанные гениталии. Эта разновидность казни предназначалась у колумбийцев исключительно для предателей.

Когда моя мама впервые увидела Франсиско, она оглядела его с ног до головы и неодобрительно покачала головой. Его рост, сказала она, – это единственное его положительное качество, искупающее множество недостатков. Франсиско действительно отличался высоким, без малого два метра, ростом и крепким, но пропорциональным сложением. Когда мы в первый раз занимались любовью, мне показалось, что я сломала ребро. К счастью, все обошлось, но я была достаточно близка к тому, чтобы получить серьезную травму. Но мне было наплевать. Я была влюблена. А вот мама Франсиско по-прежнему не одобряла. Ей не нравилось в нем все: его щетина, то, что он был намного старше и что у него было двое детей от первого брака.