Мо Янь - Лягушки

Хоть я и утешаю себя, приводя множество доводов, сенсей, но все же остаюсь трусливым как мышь, снедаемым тревогой, ничтожным человеком. С обретенным пониманием того, что девица по имени Чэнь Мэй уже вынашивает в утробе моего ребенка, меня как веревкой связало чувство, что я совершил тяжкое преступление. Потому что Чэнь Мэй – дочь моего одноклассника Чэнь Би, потому что ее выходили тетушка со Львенком, в те дни я собственными руками кормил ее из бутылочки порошковым молоком. Она даже младше моей дочери. И когда Чэнь Би, Ли Шоу, Ван Гань, все эти мои старинные друзья, узнают, как дело обстоит на самом деле, боюсь, стыдно будет людям в глаза смотреть, словно я надуть их пытался.

Помню, после возвращения в родные места я встречался с Чэнь Би дважды.

Один раз в конце прошлого года вечером, когда мела метель. Тогда Львенок еще не пошла работать в компанию по разведению лягушек, и мы неторопливо прогуливались, глядя, как танцуют снежинки в золотистом свете фонарей на площади. Издалека то и дело доносились взрывы хлопушек, дух Нового года становился все заметнее. Дочка сейчас далеко, в Испании, говорили с ней по телефону, и она сказала, что они с мужем гуляют по маленькому городку на родине Сервантеса. Вот мы со Львенком, взявшись за руки, и зашли в трактир «Дон Кихот». Я сказал об этом дочери, и из трубки донесся ее искренний смех.

– Земля слишком маленькая, папа.

Это культура слишком велика, сенсей.

Тогда я еще не знал, что хозяином этого ресторанчика является Ли Шоу, но уже понял, что владелец заведения – человек непростой. Как только мы зашли туда, обстановка нам тут же понравилась. И больше всего – простые столы и стулья. Накрытые белоснежными накрахмаленными скатертями, они, возможно, смотрелись бы очень по-европейски, но я согласен с тем, что позже объяснил Ли Шоу: он якобы выяснил, что во времена Дон Кихота в деревенских ресторанчиках Испании скатертей не было. Как в ту эпоху европейские женщины не носили бюстгальтеров, добавил он с хитринкой.

Признаюсь честно, сенсей, когда при входе мне бросились в глаза отполированные до блеска многими ладонями груди медной женской статуи, руки невольно потянулись к ним. Вот так и выявилась моя низменная суть, но все же я признаю это спокойно и открыто [101] Намек на слова из «Бесед и рассуждений Конфуция», где спокойным и открытым называется благородный муж. . Львенок шикнула на меня и привела в чувство.

– Что ты шикаешь, это же искусство.

– Все вы, хулиганы культурные, так говорите, – строго сказала она.

С улыбочкой подплыл ряженый Санчо, делая вид, что хочет согнуться в почтительном поклоне, но не делая этого:

– Добро пожаловать, господин, госпожа!

Он принял у нас верхнюю одежду, шарфы и головные уборы. Потом провел к столу в самой середине зала. Стол был заставлен стеклянными плошками с водой, в которых плавали белые свечки. Там нам не понравилось, и мы выбрали стол у окна. Он был расположен так, что можно было любоваться танцем снежинок в свете фонарей за окном и обозревать весь интерьер заведения. Мы заметили, что за столом в самом углу – впоследствии я часто сиживал там – в клубах табачного дыма сидит какой-то мужчина.

Я признал его по недостающему безымянному пальцу на правой руке. Признал и по крупному багровому носу. Это был Чэнь Би, когда-то талантливый и способный, а теперь – с плешью на макушке и всклокоченными волосами на затылке – походил прической чуть ли не на самого Сервантеса. Истощенное лицо, впалые щеки, почти выпавшие коренные зубы. Нос при этом, казалось, выдается еще больше. Краем рта он посасывал окурок сигареты, держа его тремя пальцами. В воздухе разносился странный запах начинающего гореть фильтра. Из больших ноздрей тянулись струйки дыма. Взгляд блуждающий, как у всех оставшихся без средств к существованию бедолаг. Я не смел смотреть на него, но кинуть на него взгляд так и подмывало. Вспомнив статую Сервантеса во дворике Пекинского университета, я тут же понял, почему Чэнь Би сидит здесь. В каком-то чудном одеянии, не халат и не куртка, шея обмотана куском белой ткани типа жатого ситца. Должно быть, рядом с ним мне попалась на глаза сабля, потому что я тут же заметил меч, поставленный наискосок в углу, потом стальную перчатку, и щит, и копье. Мне показалось, что у его ног должна быть грязная и тощая дворняга, и действительно, вот она, собака, грязная, но не такая уж и тощая. Говорят, у Сервантеса на правой руке тоже не хватало пальца. Но Сервантес не мог носить щит и копье; должно быть, это был Дон Кихот, а он лицом тоже походит на Сервантеса. Но в конце концов никто из нас не видел настоящего Сервантеса, тем более никто не видел никогда не существовавшего Дон Кихота. Так что в роли кого все же выступал Чэнь Би – Сервантеса или Дон Кихота – решать вам. Положение этого моего старого друга ввергает меня в глубокую печаль. Раньше я уже слышал о несчастьях, которые выпали на долю его красивых дочерей. Когда-то Чэнь Эр и Чэнь Мэй слыли первыми красотками во всем дунбэйском Гаоми. Происхождение Чэнь Би неизвестно, но иноплеменная кровь в нем точно присутствовала, и благодаря этому их лица были избавлены от плоскости и заметной упитанности, к ним нельзя было приложить описания лиц красавиц, какие встречаются в китайской классической поэзии и романах. Они были как верблюд среди овец, как журавль среди куриц. Родись они в богатой семье или среди знати, или хоть и в бедной семье и в глухомани, но им бы повезло и они встретили бы именитых людей, они вполне могли бы сразу прославиться, как говорится, легкими шагами взойти к облакам. Сестры вместе отправились на юг искать заработков на чужбине, да и чтобы встретить такую возможность. Я слышал, что они устроились работать на фабрику мягких игрушек в Дунли. Владел фабрикой иностранец, но не настоящий, а это все легко уладить. Сестры были такие очаровательные, такие смышленые, что среди тамошней роскоши, при желании заработать и наслаждаться благами жизни, нужно было поставить на кон свое тело, и все становилось возможным. Но они зарабатывали на жизнь, трудясь в цехе, вынося потогонную систему, кровавую эксплуатацию, и в конечном счете на том потрясшем всю страну жутком пожаре одна сгорела полностью, а другой ожогами обезобразило лицо. Младшая сестра избежала неминуемой гибели благодаря старшей, которая закрыла ее своим телом. Какая боль, какая скорбь, какая жалость! Это говорит о том, что они не опустились, эти славные девочки, прозрачные, как лед, и чистые, как яшма. Извините, сенсей, опять расчувствовался.

Вся жизнь Чэнь Би – трагедия, которой поистине нет равных. Мне кажется, нет никакой разницы между тем, как и где он представляет в этом трактирчике «Дон Кихот» почившую знаменитость или придуманного чудака, и швейцаром-карликом знаменитого пекинского дансинг-холла «Тяньтан» или привратником-великаном банного центра «Шуйляньдун» в Гуанчжоу. Ведь все они торгуют своим телом. У карлика это его малый рост, у великана – большой, а в случае Чэнь Би – его большой нос. И у всех у них положение незавидное.