Аристофан - Лягушки (отрывки)

Да и мы от вас, людей разумных,
Песни складные желаем слушать.
Начинайте, мужи, состязанье.
Ведь ожесточен язык ваш страшно,
905У обоих есть большая храбрость,
Да и ум ваш изощрен прекрасно.
Потому-то ожидать нам нужно,
Что один [3] Еврипид. изящные словечки
Скажет, точно выточив их тонко,
910А другой, [4] Эсхил. слова с корнями вместе
Вырывая, бросится и сразу
Эту массу слов его рассеет.
Скорей, однако, приступайте к спору, но смотрите,
Изящно говорите, да притом без аллегорий;
915Не говорите также и того, что каждый может. [5] Такая же композиция — вызывание хором противников на агон — в «Облаках» (ст. 949–958).

Каков я сам в поэзии, скажу в конце об этом;
Сначала же его изобличу, что он обманщик,
Хвастун был; я скажу, как он всех зрителей морочил,
Которых глупыми из Фриниховых [6] Фриних — поэт-трагик (около 500 г. до н. э.) основатель трагедии с историческим сюжетом; у него играл один актер. рук он принял.
920Сначала ведь посадит он закутанную личность,
Ахилла иль Ниобу, [7] В трагедии Эсхила мифическая Ниоба оплакивала смерть своих детей; действительно, у Эсхила, особенно в его ранних трагедиях, все действие направляется хором (ст. 914–915). и лица их не увидишь;
Сидят, чтоб только вид был; даже звука их не слышишь.

Ты верно говоришь.

А хор, ногою выбивая,
Бывало, пел четыре сряду песни; те ж молчали.

925А я был рад тому молчанью, и оно не меньше
Приятно было мне, чем болтовня [8] Намек на бойкий диалог у Еврипида. теперь такая.

А потому, что глуп ты был, поверь.

Пожалуй, верно.
Зачем же этот делал так?

А публику морочил.
Чтоб она сидела и ждала, когда-то скажет
930Ниоба что-нибудь; трагедия меж тем кончалась.

Ах он злодей! Так сколько раз меня он надувал так!
Что ж сердишься и мечешься ты?

Я изобличаю
Его за то. Потом, когда он проболтает это,
А действие дойдет да половины, тут он скажет
935Вдруг с дюжину громадных слов, с султанами и гривой
Чудовищ страшных, [9] Указывается на большие сложные слова у Эсхила, особенно в многочисленных описаниях войны. так, что зрители не понимали.

Несчастный я!

Молчи!

А ясного совсем ни слова.

Ты зубы не точи.

А говорил он — все Скамандры
Иль только рвы да орло-грифы на щитах из меди,
940Реченья с конную скалу, что и понять-то трудно. [10] Указание на некоторую зависимость Эсхила от гомеровских поэм (Скамандр — река в гомеровской Трое), на его метафоры из военной сферы, на восточную окраску его стиля (восточные эмблемы).

По крайней мере я, клянусь, всю долгу ночь однажды
Не спал, все думал: «рыжий конь-петух» какая птица? [11] Дионис выступает в роли шута.

Невежда! Это было писано как украшенье
На кораблях.

Я ж думал, Эриксид, сын Филоксена. [12] Филоксен — богатый щеголь, современник Аристофана.

945А разве выставлять в трагедии необходимо
И петуха?

А ты, богопротивный, сам на сцене
Что представлял?

Не петухов-коней, не коз-оленей,
Как ты. Ведь это только на коврах персидских [13] Снова указывается на восточные мотивы в поэзии Эсхила. пишут,
А я лишь только принял от тебя искусство это,
950Распухшее от слов напыщенных и претяжелых.
Сперва его я сделал тоньше, жир с него согнавши
Прогулками да легкими словцами с белой свеклой,
И сок давал, из болтовни, из книжек собирая, [14] В комической метафоре Аристофан смеется над развитием диалога у Еврипида и над книжностью его поэзии.
Потом кормил монодиями да Кефисофонтом. [15] Помощник Еврипида в музыкально-вокальной постановке трагедии.
955И не болтал я, что пришлось, и не мешал все в кучу;
Но выходящее лицо на сцену у меня сейчас же
Род драмы объявляло. [16] Намек на длинные вступительные монологи в трагедиях Еврипида.

Для тебя то было лучше,
Чем свой род объявить.

Затем от самого начала
Все было в действии, и у меня все говорили:
И женщина, и господин, и раб с ним точно так же,
И дева, и старуха. [17] Усиление диалога и разнообразие персонажей, взятых из жизни, у Еврипида.

А за дерзость-то такую
Не заслужил ты разве смерти?

Нет, клянусь, нисколько.
Я поступал как демократ.

Оставь, любезный, это:
Не очень-то красива для тебя прогулка эта. [18] Вероятно, намек на пребывание Еврипида в конце его жизни у македонского царя Архелая, что не вяжется, по мнению Диониса, с его демократичностью.