Сюзанна Кейсен - Прерванная жизнь [litres]

Больница располагалась на холме за городом, прямо как в кино про психов. Наша больница была знаменита, тут побывало множество великих поэтов и певцов. Интересно, это клиника специализировалась на поэтах и певцах, или же безумие было специализацией поэтов и певцов?

Самым известным пациентом был Рэй Чарльз. Мы все надеялись, что он вернется и споет нам, высунувшись из окон отделения по реабилитации наркоманов. Не вернулся.

Но у нас было целое музыкальное семейство: Тэйлоры. Джеймса перевели в другую больницу еще до моего появления, зато оставались Кейт и Ливингстон. В отсутствие Рея Чарльза их блюзов на простых акустических гитарах нам хватало, чтобы погрустить. Когда грустно, всегда хочется услышать собственную печаль, обращенную в звуки.

Поэта Роберта Лоуэлла я не застала. Сильвия Плат была, но совсем недолго.

Даже не знаю, что такого в этих ритмах, рифмах и каденциях, что сводит их создателей с ума.

Территория вокруг больницы была огромной, ухоженной и, по большому счету, нетронутой, так как нам обычно не разрешали гулять на улице. Но время от времени нас в качестве особого поощрения выводили в город есть мороженое.

Во время таких походов по структуре мы напоминали атом: ядро из психов, окруженное нервными сестрами-электронами, заряженными осознанием того, что нас нужно оберегать от остальных. Или оберегать жителей городка Бельмонт от нас.

Городок был не бедный. Большинство его жителей были инженерами или технологами-управленцами. Еще в городке было много последователей Общества Джона Берча, ультраправой организации с долгой историей. Здание Общества находилось с восточной стороны города, больница – примерно на таком же расстоянии, но с западной стороны. Для нас это были две стороны одной и той же медали, хотя я уверена, что члены Общества думали совсем иначе. Как бы то ни было, Бельмонт был зажат между нами. Инженеры это знали и старались не глазеть, когда мы приходили в кафе за мороженым.

Просто сказать, что мы ходили в сопровождении группы медсестер, – это очень сильное упрощение. На самом деле на каждого пациента приходилось определенное количество медсестер, определялось это сложной системой привилегий, не говоря уж о том, что далеко не всем разрешали выходить в город.

Шкала привилегий начиналась с их отсутствия: запрещено покидать территорию отделения. Лиза частенько оказывалась в такой ситуации. Иногда ее переводили на следующую ступень: «усиленное наблюдение». Это означало, что ей разрешается покидать пределы отделения в сопровождении двух сестер, но разрешение распространялось только на кафетерий и на кабинет трудовой терапии. Хотя у нас и было достаточно много персонала, на деле это зачастую означало, что из отделения ты не выйдешь. Редко когда сразу у двух сестер было время, чтобы взять Лизу под руки и оттащить ее на обед. Еще было «персональное наблюдение»: это когда сестра и пациент слиты воедино, как сиамские близнецы. Некоторых пациентов переводили на такую систему даже в пределах отделения. В этом случае у тебя словно появлялись лакей и паж. Или нечистая совесть. Тут уж все зависело от медсестры. Но если с медсестрой не повезло, то это было большой проблемой, поскольку назначали их на долгий срок, чтобы они могли «лучше понять пациента».

Система привилегий была очень запутанной. За персональным наблюдением следовало «общее» (одна сестра на двух пациентов), а за ним – «групповое» (одна сестра на трех-четырех пациентов). За хорошее поведение в группе переводили на так называемое «телефонное наблюдение». Это позволяло самостоятельно добираться до места назначения в пределах больницы, но сразу по прибытии необходимо было позвонить главной сестре. Прежде чем возвращаться, нужно было отзвониться еще раз, чтобы она могла высчитать время и расстояние, если ты вздумаешь сбежать. Еще было «взаимное наблюдение», когда двоим не сильно сумасшедшим пациентам разрешали ходить вместе. Ну а самое лучшее – это «режим частичного доверия», когда тебе разрешалось передвигаться по всей территории больницы безо всякого сопровождения.

Но что бы ни было разрешено на территории больницы, за ее пределами действовал свой набор правил. И взаимное наблюдение, и даже режим частичного доверия за пределами больницы зачастую превращались в групповое наблюдение.

В общем, когда мы со свитой медсестер вошли в кафе на Уэверли-сквер, организация атомов в нашей молекуле была гораздо сложнее, чем казалось женам инженеров, которые сидели за стойкой, попивая кофе, и вежливо притворялись, будто не замечают нас.

Лизы с нами быть не могло. После третьего побега ей в лучшем случае удавалось перейти на персональное наблюдение. Полли была в той же ситуации, но в город она с нами всегда выходила – в ее случае персональное наблюдение необходимо было только для того, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Мы с Джорджиной были в группе, но поскольку в ней больше никого не было, по сути, это было общее наблюдение. Синтия с подругой марсианина были под общим наблюдением, и оттого складывалось впечатление, будто мы с Джорджиной настолько же психи, как и они. А это было не так, и нам было немного обидно. Лучше всего дела обстояли у Дэйзи: у нее была полная свобода передвижения как в больнице, так и за ее пределами. Никто не мог понять почему.

Шесть пациенток, три медсестры.

До городка было минут десять-пятнадцать ходьбы. Чем дальше мы отходили от больницы с ее розовыми кустами и величественными деревьями, тем более нервными становились медсестры. Но к тому моменту, когда мы добирались до дороги, они настигали нас и замолкали. При этом выглядели они совершенно беззаботно, они всем своим видом словно говорили: «Я – не медицинская сестра, которая ведет шестерых психов есть мороженое».

Но все они были медсестрами, а мы – их шестью психами, так что мы вели себя как подобает психам.

Ничего особенного никто из нас не делал. Мы вели себя точно так же, как и в больнице. Бурчали, ворчали, плакали. Дэйзи тыкала в людей пальцем. Джорджина уверяла всех, что она не настолько сумасшедшая, как Синтия с подружкой марсианина.

– Угомонитесь, – все время говорили нам медсестры.

Пытаясь нас успокоить, они могли нас ущипнуть или ткнуть пальцем, прямо как Дэйзи. Мы не осуждали их за это, а они не осуждали нас за то, что мы были самими собой. В конце концов, только это у нас и оставалось: правда. И медсестры прекрасно об этом знали.

То был один из тех весенних дней, что обычно дарят людям надежду: с теплым ветерком и исполненный нежных запахов. Самая погода для самоубийства. Дэйзи покончила с собой за неделю до того. Наверное, они решили, что нам нужно отвлечься. Несмотря на то что без Дэйзи нас осталось всего пятеро, нас все равно сопровождали три медсестры.