Юрий Пупынин - Забытое убийство

Винсент Григорьевич был не тренирован, он тяжело и потерянно дышал. Ему пришлось сесть на скамейку, чтобы успокоиться.

Глядя на маленькую песочницу, на забытый в ней зеленый совочек, он твердил себе, что все пропало. А еще через несколько секунд, широко раскрыв глаза, он начал неудержимо вспоминать.

Гибель Иры подстегнула его начавшее уставать воображение, и, ловко извернувшись, оно задалось новым вопросом: не Ира ли — истинная жертва? На первый взгляд Винсент Григорьевич был совершенно ни при чем: он не видел бывшей своей подруги несколько лет перед ее нелепой смертью.

Однако Винсент Григорьевич теперь допускал всякое! Неглуп был наш герой. Возможно, даже излишне неглуп. И сама бессонница тоже (не исключено!) была всего лишь следствием его чрезмерной пытливости. Горем, так сказать от ума. Набравшись в путешествиях по собственной памяти легкого мистицизма, Винсент Григорьевич был готов допустить, что убийство как таковое вообще может явиться результатом голого пожелания смерти.

Вот пример. Вам нужно получить какую-то справку в домоуправлении. Вы стоите за ней в нескончаемой очереди абсолютно неизвестных вам людей, каждый из которых к тому же немного взвинчен. К вечеру до заветного окошечка в стене остается всего один шаг (вы — счастливчик «следующий»), и в этот момент подходит дама и говорит: «Мужчина! Мне только спросить». Вы склоняете голову перед ее неудержимым напором, а она тем временем затевает беседу с чиновницей в окошечке минут на пятнадцать. Постепенно вы с ужасом осознаете, что сегодня справку вам не выдадут, потому что рабочий день вот-вот закончится. Немало людей проникнутся неприязнью к такой даме да и к любому господину в подобной ситуации, а то и выразят ее словесно — необязательно даже вслух.

«Чтоб ты пропала, дурацкая дура (идиотский кретин)», — запросто может подумать сегодняшний, нетвердый в любви к ближнему человек, причем — с высочайшим эмоциональным накалом. И представьте себе, если через некоторое время эта дама или этот наглец нечаянно умирают! Неизвестно отчего. В некрологе (если имеется некролог) говорится: от скоропостижного удара. А что такое «скоропостижный удар»? Никто не знает.

Если допускать подобную связь, а расстроенное сознание нашего героя допускало вещи и похлеще, то, конечно, можно прийти к выводу, что существуют смертоносные люди, которые могут не подозревать о своей смертоносности. Заденете вы их случайно в метро, когда вас толпа выносит из вагона, а они посмотрят вслед с жаром обиды, и — привет! На следующий день у вас температура, слегли, а через пару дней, глядишь, и нет вас. Задетый и не хотел, может быть, а утихомирил вас навеки. В деревне, где жила родная бабушка Весика, была тетка Настасья. Она знала, что у нее периодически проявляется феноменальная способность к сглазу, но ничего не могла с этим поделать. Завидев вдали подругу, возвращающуюся с малолетней дочкой из магазина, она переходила на другую сторону улицы и старалась не смотреть в их сторону, пока те совершенно не скроются из виду. При этом она, краснея, еще была вынуждена браниться, как пьяный мужик. Только так и спасалась!

Вот Винсент Григорьевич и предположил: а вдруг люди начинают помирать просто от того, что он дурно о них помыслит? Кухня, ночная кухня — вот его место! Человечество же от этого будет только здоровее и счастливее.

Удивительно, однако, что воспоминания нахлынули на него прямо на улице. Как на какого-нибудь подвыпившего бездомного бродягу. Почему в нем все так взволновалось от мыслей об Ире? Разве мог он пожелать ей чего-нибудь плохого? Подумать о ней хоть капельку дурно? С какой стати?

А Ира уже шла, просто летела ему навстречу в воспоминаниях из глубины колодца. Она была настоящей оптимисткой, ее настроение, словно шарик воздушный на ниточке, всегда висело над землей с ее докучными проблемами.

«Ей что? — думали горько другие девушки мехмата. — Она легка, воздушна, потому что вертихвостка. Она в любой момент может привлечь мужское внимание, а уж тогда-то действительно многие проблемы кажутся мелочами».

Но Ира никогда не прилагала усилий для привлечения внимания мужчин.

— Понимаешь, Веся, — говорила она, когда они лежали на ее узкой кровати, а родители (точнее, мама и отчим) ухаживали на даче за огурцами и помидорами, — для меня постоянное внимание вашего пола (не могу сказать, что неприятное) всегда было проблемой. Мне пришлось учиться скорее избегать, чем искать его.

Для убедительности особенно важные свои мысли она обычно выговаривала медленно и выписывала их попутно пальцем на Весиной груди: «По-ни-ма-ешь, Ве-ся... Про-бле-мой...» Поэтому Весик впитывал Ирины мысли не только ушами, но и сердцем, чутко улавливающим старательный почерк Ириного пальчика. Сердце Весика понимало Иру в том, что касалось воздушного полета светлой мысли, проблем, любви к театру, — да, собственно, во всем. Но ум Весика, послушно отслеживающий бесконечно малые величины, способный, если потребуется, топологически перелететь из регулярного пространства в кружевное без остатка, — ум Весика понимать Иру отказывался.

Она, собственно, и не претендовала на подобное понимание-исчисление или понимание-анализ. Она вела диалог прежде всего с Весиным сердцем. Уже в одну из первых их ночей Ира задала его сердцу странный вопрос, написав на Весиковой груди:

— Муж? Или не муж?

Припала ухом к сердцу, послушала и кивнула головой:

— Не муж.

Весик, скосив на нее глаза, с удивлением слушал. Позже, вдруг опьянившись возможностью предложения Ире своей собственной руки и даже горячо возжелав этого, он вспомнил тот эпизод и понял, что Ира с его сердцем уже все обговорила. Конечно, никакого предложения он делать не стал.

Винсент Григорьевич ненадолго вернулся на скамейку из прошлого. Как он мог забыть, что когда-то именно Ира обратила его к жизни! Именно Ира показала, что другой человек, несмотря на все свое несовершенство и конформизм, граничащий с подлостью, в глубине своей не зол и не чужероден — он способен к пониманию.

На третьем курсе Весик пришел к выводу, что дружбы и любви нет на свете, а вместо задушевного общения люди упражняются в остроумии, и ни один не пытается хотя бы приблизительно понять другого. «И пусть! — с горечью думал упрямый Весик вслед за Кантом. — В случае чего я могу сыграть дружбу и любовь в жизни, как на сцене, по всем их принципиальным законам, даже если мои партнеры по драме до идеала не дотягивают». Но главным утешением было то, что существовала математика, а это целая страна. Он уже давно жил в этой стране, считая ее лучше, чище и справедливее малопонятной действительности.

Утомясь от своего маленького, но горького опыта, Весик вел экономную жизнь аскета, в девушек не влюблялся и друзей не заводил, кроме, может быть, Валеры. Или это Валера завел его?