Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Перечитал я, перед тем как ехать к тебе, Ирино письмо, и на сердце мне стало опять нехорошо! Снова почувствовал, что Валеру я ненавижу. Если кому убивать было Валеру, то скорее уж не тебе, а мне! Но и к тебе, Весик, симпатии у меня не прибавилось. Если бы ты знал, дорогой, как мне сейчас хочется легонько толкнуть тебя коленкой на рельсы: раз — и все! До сих пор не понимаю: поезд все ближе, а я решусь на это или не решусь? Ну? Решусь? Не решусь? Решусь? Не решусь?

Шепот Жоры был заглушен завыванием тормозящего поезда, пробросившего мимо них первые нежно-голубые вагоны. Винсент Григорьевич не шевелился. Да и не хотел он шевелиться, не мог переступить в вагон и ехать рядом с озлобленным приятелем.

Жора, вывернувшись из-за него под напором толпы, первым вскочил в распахнувшиеся двери. Только тогда Винсент Григорьевич инстинктивно задвигался, чтобы не мешать потоку, и кое-как устранился с дороги. В руке он сжимал письмо, прочитав которое, его чуть не убили.

Он нашел какую-то скамью на станции и сел. Похоже, Жора не успокоится, пока не совершит то, чего так боится совершить. Конечно, убивать ему не свойственно, ему хочется поиграть в убийство. Но он заигрывается, ему уже трудно прекратить. Он и рад бы прекратить, бедный, да не знает как. С Жорой решительно надо было что-то делать.

Винсент Григорьевич достал из конверта листочки бумаги разного цвета, исписанные, видимо, в разное время.

«Дорогой Весик! Часто вспоминаю тебя, особенно после смерти Валеры. Только теперь понимаю, как ты был потрясающе мил и как мне тебя не хватало все эти дурацкие годы.

С Жорой мне было очень хорошо. Он настоящий рыцарь, — Айвенго, — и девушка, мечтающая о благородном и надежном муже, тут не прогадала бы. Но я последнее время начала сомневаться, создана ли для замужества. А Жора, чувствуя мои сомнения, несколько утратил благородство.

Тем не менее какое-то время мы прожили почти счастливо. Так было до тех пор, пока Жора, в отличие от всех вас, не побоялся оставить баснословный Питер и поехать с Валерой в его сибирскую лабораторию. А я, в отличие от всех жен, поехала за ним, как последняя дура. Впрочем, я настолько не люблю отчима, что рада была уехать от него подальше. С позором училась вести хозяйство (ты ведь помнишь: готовить я не умею), что-то считала на компьютере. Валера иногда приходил к нам: ведь питерских однокашников больше здесь не было, и Аня не могла оставить картины. Зато он наезжал к ней в Петербург. Мы пили чай в нашей жалкой здешней квартирке, потом мальчики обсуждали различные модели, по которым могла бы появиться на свет Биби, а я сидела на диванчике, смотрела на Валеру из уютной тени и думала.

И у меня появился замечательный план! Во время нашей последней встречи в университете, когда я ревела на подоконнике, ты признался мне, что влюблен в Аню, но не можешь ничего предпринять, потому что Валера — твой друг. От меня ты ушел (точнее, я от тебя ушла, сам бы ты никогда не смог), но к Ане не пришел. Я представляла, как ты целыми днями лежишь на кровати и внимательно глядишь в потолок, ставя перед собой и решая бессмысленные задачи. Я решила помочь тебе! Ты знаешь: я строю великолепные планы, и они мне (как ты любил говорить) с треском удаются. Я поняла, что если смогу вскружить голову Валере и это станет тебе известно, то ты почувствуешь себя свободнее. Ты непременно во всем признаешься Ане! Ты ей очень нравился, говорю тебе! Я же ее сестра, я знаю. Не понимаю только, почему она упрямо держалась за Валеру до конца.

Вскоре Валера стал чаще бывать у нас. У Жоры не ладилась какая-то задача, что-то связанное с пересечением динамических множеств. Они засиживались допоздна, и у Валеры не раз вырывалось:

— Эх, Весика нет! Этот раздолбай за неделю преподнес бы нам все варианты.

Он стукал кулаком по столу, тонкая столешница прогибалась, и звенели чашки. Он дважды летал в Петербург, чтобы уговорить тебя перейти на работу к нему в лабораторию. Все было напрасно. Валера уже начал злиться на моего мужа, который, по сути, не виноват был в том, что ему пришлось решать задачи, с которыми лучше всего в университете справлялся именно ты.

Однажды Валера закричал на него:

— Зачем ты вообще поехал сюда?

Опустив голову, Жора вышел на кухню за чайником, а я быстро спросила Валеру:

— А что мне было бы, если бы я уговорила Весика?

Он с восторгом посмотрел на меня, подошел и поцеловал в щеку.

— Это аванс. У тебя еще есть влияние на него?

Я сказала, что не знаю, но проверю. Жора вернулся, увидел, что мы улыбаемся, и заулыбался тоже. Он любил улыбки. Хмурился он всегда недолго, быстро темнея и разражаясь эффектной, но не опасной грозой, для которой ему нужны были зрители. Я думаю, он и меня ценил прежде всего как чуткую зрительницу его бурных, несколько экзальтированных страстей. Мы стали говорить о том, что ты непременно приедешь.

Не знаю, получил ли ты Жорину открытку... Я уговорила его написать о прелестях Сибири, сама добавила три строчки, чтобы ты вспомнил меня. Но, конечно, результата не было. Выйдя замуж, я почти перестала для тебя существовать. Ты какой-то старомодный.

Валера стал заходить к нам в «компьютерный уголок», где работали программисты. Он кивал мне, и мы шли курить.

Весик, ты идиот! Не смей думать о нем плохо! Мы все его мало знали, а ты и того меньше. Между тем он добрейший человек! Ты помнишь, когда у тебя в Гостином Дворе вытащили кошелек с двухмесячной летней стипендией? А вскоре ты нашел в коридоре общежития старое портмоне, содержимое которого позволило тебе хотя бы купить билет домой, на Волгу? Это Валера подложил его! А чтобы ты не вздумал искать хозяина, он спрятал в одном из отделений визитную карточку, на которой изобразил тушью на мелованной бумаге: «Родион Раскольников, студент, кафедра ложных теорий» . Он отличный был каллиграф! Валера говорил мне, что самое трудное было удержаться от хохота, когда ты потащился к комендантше и простодушно спросил, не живет ли случайно в общежитии студент по фамилии Раскольников. Лишь когда добрая женщина тщательно проверила все списки, до тебя стало доходить, что деньги не иначе как подарок Достоевского!

Валера становился все откровеннее. Однажды он признался мне, что думал о бомбах с детства. Во взрыве кроется фантастическая возможность изменения мира. Одна картина, а через миг — другая! В Валерином воображении существовали десятки бомб, каждая из которых по-своему кроила пространство. Сначала мне показалось, что все это отдает отклонением от нормы, но, послушав, я уже не могла оторваться от волнующих его картин. Еще в седьмом классе ему приснилась Бомба Ночи — она не вспыхивала светом, а наливалась тьмой. Представляешь: в ясном небе появляется черная точка, она растет, разъедая синеву, и из нее опускается на землю черный конус, как луч прожектора. Наконец, она становится темным шаром, вторым — ночным — солнцем, и истекшая из нее чернота охватывает город. Валера не учитывал тогда людей, как он признавался. Это потом его уже убедили, что все его фантазии имеют исключительную ценность для нашей Родины, потому что помогут уничтожить врага. Но не нужно делать из него кровожадину!