Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Я сразу поехала на мойку. Ту, что находится на съезде с автобана; минимум дважды в месяц я мою там машину, чищу пылесосом все коврики и сиденья и покупаю газеты, журналы и что-нибудь погрызть, иногда мне меняют масло или проверяют давление в шинах; я с удовольствием забочусь о таких вещах, сотрудники меня уже знают, и мы нередко перекидываемся несколькими фразами. В тот вечер я купила «Бригитту» – ведь была среда – и «Мадам», лакричные леденцы и тряпку для мытья окон и еще немного побеседовала на кассе с хозяйкой о постоянной непогоде. Никакого волнения я не чувствовала; возможно, это был шок, а может – своеобразная гордость, ведь я действительно сделала нечто полезное; мой голос точно не изменился, и вела я себя совершенно нормально. Потом я поехала домой обычным маршрутом; Эрнст уже был дома, смотрел политическую передачу, а Ирми сидела рядом в кресле и вязала; оба ничему не удивились, я вернулась не позднее, чем обычно, когда задерживаюсь на работе.

Когда я впервые приехала в отель, у меня перехватило дыхание. Стоял мягкий летний вечер, ветра не было; я подстриглась и радовалась, что нет дождя; я надела новые коричневые кожаные лодочки и винно-красный костюм, купленный всего несколько дней назад. Пришлось долго раздумывать насчет белья: для черного я была немного старовата – во всяком случае, мне так казалось, – и боялась показаться банальной. Наконец я выбрала бежевый комплект с очень открытым бюстгальтером и темно-красными чулками. Он еще не приехал; я села за столик на террасе, заказала вина и пыталась спокойно ждать. Это был загородный отель в уединенном месте; неподалеку журчал ручей, и виднелась гора, на которую можно было заказать экскурсию. Вино оказалось слишком теплым, вокруг летали комары. Через два столика сидела шумная компания, решительно настроенная повеселиться и выпить, возможно – члены кегельного клуба. Я могла оказаться на их месте, с Эрнстом, Фредди, Сабиной и остальными, но вместо этого сидела здесь, ждала человека, который должен был стать моим любовником, курила, чтобы отогнать насекомых, и каждые три минуты поглядывала на часы. Эрнсту я сказала, что поеду в филиал и могу задержаться, потому что мы еще пойдем ужинать в Г. Но я должна была вернуться домой самое позднее к полуночи, а было уже восемь. Прошло полчаса, и я уже подумывала уехать прочь, но не спешила принимать подсказку судьбы; с этим мужчиной я хотела большего, чем торопливые разговоры по телефону и молчаливые прогулки в лесу, я хотела оказаться с ним в одной комнате, хотела шептать лишь по своей прихоти.

Но я не догадывалась, что в итоге буду не шептать, а кричать. Мне было все равно, кто услышит, ведь я знала, что мы никогда сюда не вернемся, это правило он озвучил сразу: никуда не приезжать дважды. Сначала это кольнуло меня, хоть я и не могла объяснить почему, и только на обратном пути я поняла, что именно меня смутило; наш план был хорош, но, возможно, он был лишь частью еще большего плана, а я не хотела становиться частью плана, цель которого была мне неизвестна. Когда он потянулся к куртке за сигаретами, я натянула одеяло на живот и посмотрела на красно-зеленое полосатое кресло возле кровати, на котором лежала моя сумочка; и подумала – лучше бы я вообще не заметила этого кресла; я больше никогда его не увижу, это случайный предмет мебели, немного потрепанный и просиженный, совсем не такой уютный, как у Ирми, но тоже с лампой для чтения, и ее большой желтоватый абажур стоит немного криво. Пепельница была стеклянная, с рекламой сигар, треугольная и плоская, как в пивной. Он поставил ее себе на живот, зажег для меня вторую сигарету, и мы лежали молча, а я раздумывала, насколько хорошо выглядит моя прическа. Я подняла голову и посмотрелась в зеркало, приделанное к дверце шкафа, – и увидела там женщину средних лет с темными волосами и распаленным лицом, обессиленную и серьезную; изображение показалось мне расплывчатым, но зеркало могло быть старым. Настал подходящий момент для объяснения в любви, но я не решилась. В положении лежа его живот казался более плоским; мой, наверное, тоже. Я поймала себя на том, что жду его первой фразы; это был своего рода экзамен, о котором он не знал. Только когда он покопался на прикроватном столике и наконец сказал: десять часов, я поняла, что все экзамены пройдены; мне было все равно, что он скажет, я просто хотела встретиться с ним еще. Я увидела свое белье, лежавшее на полу; он медленно его с меня снял и принялся водить кончиками пальцев по коже; я задрожала и попыталась на него посмотреть, но не смогла; я слишком боялась испортить ту первую ночь, пусть и неполную.

Потом стало только лучше. Я наслаждалась собственными криками и страстно желала его раздеть; я исчезала в ванной и возвращалась голая или медленно раздевалась перед ним; однажды я вышла на балкон, полностью раздетая, а за мной в темноте виднелись горы; он наблюдал из комнаты, а потом я села на каменный парапет и позвала его к себе. Уже потом мы вынесли на балкон постельное белье, лежали и смотрели на небо, курили, пили шампанское и пытались отыскать Млечный Путь. Я расставила вокруг свечи, которые озаряли нас первобытным светом, и мы пролежали так очень долго, хотя пол был жестким. В другой раз, в Ф., мы встретились в отеле в центре города; номер находился на семнадцатом этаже, и мы смотрели с кровати на высотные дома, где даже в половину одиннадцатого ночи мерцали огни, пока мы лежали друг на друге и разговаривали; я была наполовину раздета, и вдруг он продолжил раздевать меня; начал с чулок, не говоря ни слова, и я почувствовала, как медленно соскальзываю на пол.

Я перестала различать наши запахи, хотя принимала душ, когда приходила вечером домой; чтобы это не слишком бросалось в глаза, я стала делать так каждый день, объясняя, что страдаю от приливов. Мне казалось даже забавным изображать, будто я мучаюсь от климакса, хотя на самом деле я чувствовала себя лет на двадцать, а остальные, похоже, этого вовсе не замечали. После наших свиданий я надевала пижаму и ложилась в постель с каким-нибудь романом; но не читала, а ждала, пока Эрнст повернется ко мне спиной и заснет. Он перекатывался на свою сторону, почти до самого края, свешивал руку с кровати, немного похрапывал, но вскоре начинал дышать ровно; оставался в такой позе и крепко, безмятежно спал до сигнала будильника; я же часто крутилась с боку на бок и радовалась, что окно с моей стороны – хотя неба было почти не видно, я могла слушать, как шуршат на ветру кусты и ореховое дерево, на котором висели качели Даниэлы.

Интервью с комиссаром, который ведет расследование. Я подозреваю, вокруг дела поднялась такая шумиха, потому что рассказывать больше попросту не о чем: школьный спортивный праздник, торжественное открытие нового помещения торговой палаты, периодические мелкие взломы и предупреждения об аферистах, которые якобы собирают абонентскую плату за радио и при этом осматривают квартиры, выбирая, какие будут грабить при удобном случае. В газете написано, что это исключительный случай – общественность информирует не представитель пресс-бюро, а должностное лицо, ведущее дело. Когда я увидела фотографию комиссара, то поняла причину: мужчиной движет тщеславие, ему нет даже сорока, и он приехал из Ф., ему не терпится отсюда выбраться, а нераскрытое убийство со скрывшимся преступником плохо смотрится в личном деле.