Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Я тем временем практически возглавила отдел сбыта. Мой шеф был больным человеком, и фирма не хотела его увольнять, но всем было ясно, что на самом деле всю работу делаю я, и платили мне соответственно. Я по-прежнему с удовольствием ходила в офис, хотя предприятие сильно изменилось со времен моего детства. Старый Херманн умер, и никто больше не развозил сотрудникам рождественскую премию лично; фирму купила другая фирма, и все самые важные сделки заключались в Ф. Я не знала иностранных языков, только учила в школе английский, и мне было ясно, что большего мне уже не добиться. Я быстро водила машину – это всегда доставляло мне удовольствие, – и иногда мы с Эрнстом договаривались с Гансом или кем-нибудь еще провести выходные на Рейне или на Мозеле; мы дегустировали вино, выпивая всегда слишком много, а потом возвращались домой. Однажды меня попытался поцеловать Фредди – Эрнст был уже в отеле, а мы, пошатываясь, плелись последними, и я сначала позволила ему, но потом не выдержала и громко рассмеялась. Не только потому, что была пьяна, мне показалась комичной тщетность происходящего в целом. Нам что, следовало прокрасться ночью по коридору, пока Сабина спит в его кровати и Эрнст в моей, а потом обжиматься на берегу Мозеля?

Между тем в газете появилось второе сообщение. Назвали даже имя, что показалось мне странным. Потому что если есть свидетели, то они должны помнить о самом происшествии. Оглашение имени погибшего им ничем не поможет.

Насколько я помню, мы познакомились третьего мая, в день рождения Даниэлы. Мы устраивали вечеринку в саду для ее подруг, а вечером собирались пойти в кино. Перед этим была суббота, и наш хор давал концерт в санатории; обширная программа от Генделя до Легара, в рамках празднования тысячелетия города, после нее танцы, а вначале – речь. Билеты стоили дорого, работал солидный буфет, и я специально купила себе новое платье, темно-голубое, почти в пол, со сверкающей серебряной отделкой из шифона. Я выложила за него десять фунтов. Мы с дирижером хора Беккером сидели довольно далеко впереди и распивали вторую бутылку шампанского, когда он подошел к нам.

Я уже успела обратить на него внимание. Очень высокий, с хорошей осанкой; смокинг был ему чуть тесноват, но двигался он элегантно, и мне нравилось, как он курил. Не жадно затягивался, но и не давал сигарете погаснуть, в определенном смысле отдаваясь процессу, пока разговаривал с женщиной, сидевшей напротив. Они расположились за столиком рядом с нами, прямо возле танцпола, но музыканты еще не играли. Он подошел к Беккеру, пододвинул стул и сказал ему что-то дружеское – я видела, как Беккер восторженно жестикулировал и, наконец, показал на меня. Я встретила взгляд незнакомца, и он улыбнулся. Завтра Даниэле должно было исполниться тринадцать, я уже встретила свой сороковой день рождения, но знала, что по-прежнему прекрасно выгляжу и была лучшим сопрано Беккера. Рядом со мной сидел муж, напротив – Фредди и Сабина, и вечер обещал быть веселым. Когда он нам представился, то казался вежливым и обходительным, немного напоминая продавца, возможно – недвижимости. Он похвалил нашу программу и дал понять, что разбирается в теме, расспросил о тонкостях контрапунктов и наконец сказал, что раньше тоже занимался вокалом. Потом сообщил, что он новый управляющий по культуре, и поэтому его особенно интересуют такие мероприятия, как наше; я услышала в этом куда меньше формальности, чем ощущаю сегодня, потому что он был бойким и остроумным и особенно хорошо нашел общий язык с Сабиной. Наконец он вернулся за свой столик, и когда заиграла музыка, я увидела, как он танцевал с молодой блондинкой весьма страстный вальс. Я делила с Сабиной Фредди, потому что Эрнст не танцевал, но большую часть времени сидела рядом с мужем и пялилась на паркет.

Я не заметила, как он подошел, потому что он направился к нам через коридор и, подмигнув, спросил у Эрнста разрешение пригласить меня на танец. Играл фокстрот, и нам невольно пришлось общаться – танцпол был забит битком, и было невозможно сдвинуться с места. Он сразу начал много говорить, упоминал свою секретаршу – ту молодую блондинку – и свою жену, которая, увы, заболела, а он не мог пропустить мероприятие по служебным причинам. Я не знала, шутка ли это, ведь я не имела ни малейшего представления об обязанностях управляющего по культуре; я только видела, что он хорошо проводит время, и мне тоже было весело. Меня тянуло к нему, хотя я чувствовала какой-то подвох; его ловкость и гибкая походка словно делали легким все вокруг, даже я сама будто стала меньше весить. «Мне нравятся ваши духи», – шепнул он мне на ухо, и я покраснела, потому что не пользовалась духами, и поэтому сначала его замечание показалось мне еще более лестным – но потом, поразмыслив, я заподозрила, что он знал об этом заранее, потому что он улыбнулся слегка заговорщически, когда я сказала ему, что думала.

Я всегда говорила ему только правду. Эрнсту обычно мне было лгать ни к чему, но и никаких признаний я не делала – потому что иначе лжи было не избежать. Между нами все шло как обычно, и никакие разговоры не могли ничего изменить, сложности его не интересовали. Целью его жизни было спокойствие, это было ясно, как день, и он обращал внимание на людей, только если они нарушали его покой. Он был доволен, когда находил причину и мог отложить раздумья в архив – у Фредди неприятности в магазине, и поэтому он такой грустный, или Моника больше к нам не приходит, потому что у нее проблемы с алкоголем. Этого ему было достаточно, и он принимался ждать – спокойно, как Будда, – пока неурядицы не разрешатся самым приятным для него образом. Иногда он брал с тумбочки мои романы и вполголоса читал текст на суперобложке, а потом с искренним изумлением спрашивал, почему меня интересует измена дворянки из прошлого века – которая вдобавок умерла после этого от тоски. Ирми знала меня хорошо, но ничего не спрашивала; я очень ценила ее за это свойство. У меня было несколько подруг, которые рассказывали мне всякое – о маленьких интрижках, тайных печалях или просто о тщетных попытках получить от мужа каракулевую шубу. Я ничего подобного рассказать не могла; я могла сама купить себе меха, но и Эрнст подарил бы их мне без всяких разговоров, ведь покой в доме был для него превыше всего, и он бы согласился заплатить каракулем. Он получил желаемое – меня – и оттого стал уступчивее и еще терпеливее, чем прежде; у него больше не осталось желаний, но он не умирал, а продолжал жить, словно собака, которая постепенно начинает страдать ожирением печени, и, наконец, она тихо засыпает и видит прекрасные сны.

То, что он действительно мертв, я узнала только из газет. «Скончался на месте», – говорилось в первой и во второй статьях, с одинаковой формулировкой, словно сообщение просто переписали. Возможно, он сломал себе шею. Думаю, от внутреннего кровотечения люди не умирают на месте. Раскрываемость дел по бегству водителей с места происшествия постоянно растет, так написали в газете. Но что можно сделать, если свидетелей нет: не будут же они проверять все машины на пятьдесят километров вокруг. Хотя, вообще-то, это тоже бесполезно.