Эльке Шмиттер - Госпожа Сарторис [litres]

Я снова допустила ту же ошибку. Я хотела узнать о нем все, начиная с семьи. Он никогда не говорил плохо о жене, это сразу меня расположило. Уже на первой прогулке он назвал ее имя, облегчив наш разговор; мне было куда менее неприятно говорить о Карин, чем о его жене, и обоих своих сыновей – четырнадцати и восьми лет – он тоже представил по именам. Он даже показал мне фотографию, словно хотел ею отгородиться, как католики осеняют себя крестом, если встречают дьявола или ведьму. Я не знала, следует ли мне рассматривать снимок, но он вложил мне его прямо в руку, и я послушно уставилась на изображение. Двое детей с прямыми светлыми волосами средней длины, в ярких полосатых джемперах; они выглядели безобидно и немного удрученно; на заднем фоне виднелся голубой бархат. Их мать и его жена стояла за детьми, положив каждому на плечо руку; у нее были такие же прямые светлые волосы, широкое, немного угловатое лицо, и она смотрела в объектив фотоаппарата с энергичным, довольным видом. Давно ли сделано фото, поинтересовалась я, чтобы спросить хоть что-нибудь, и он ответил: года два назад. Ночью я раздумывала, почему он выразился так невнятно – хотел ли меня поберечь или действительно мог не помнить, ведь такие фотографии обычно получают в подарок в честь какой-нибудь даты, на день рождения, Рождество или окончание учебного года. Лицо Карин мне почти не запомнилось; она выглядела как хорошая мать и бережливая хозяйка – на работе таких называют дельными сотрудниками; не робкие, но и не слишком притязательные. В юности она наверняка была очень симпатичной девушкой, с густыми волосами и курносым носом, ясными голубыми глазами и тем розоватым цветом лица, что так часто бывает у блондинок; теперь же она казалась тяжеловатой, не толстой, но и не грациозной; не сносит на своем пути предметов, но на эскалаторе таких предпочитают обходить, чтобы не стоять за широкой спиной и не ждать, когда она сделает шаг.

Он даже рассказал, как они познакомились; на лыжном курорте в Австрии, где оказались в одном отеле; она отдыхала с родителями, а он тогда еще работал в администрации Ф. и приехал в отпуск с коллегой. Вечером она пришла одна в бар; они выпили по бокальчику и выяснили, что у них есть общие знакомые в Ф., где она изучала коммерцию. Ее родители вели себя довольно сдержанно, но, казалось, ничего не имели против; он говорил о тесте даже с каким-то восхищением: этот человек смог самостоятельно подняться на ноги после войны и при этом был очень общительным, прекрасно играл в карты и любил выпить. Его маленькая пекарня разрослась до обширной сети с четырнадцатью филиалами, но вплоть до апоплексического удара он продолжал работать в самом первом магазинчике, потому что был привязан к нему и чувствовал себя там лучше всего. А теперь дело унаследовала Карин и прекрасно им управляет… Я не знала, что ответить; хвалить деловую хватку Карин казалось глупым, но и критиковать ее не хотелось, и к тому же меня не покидало чувство, что история была не совсем правдивой. Уже потом, совершенно случайно, истина выплыла наружу: когда они поженились, она уже была беременна, но он преподнес этот факт, будто он совершенно ничего не значил, они и без того бы обязательно поженились, и Томас лишь ускорил события. Я знаю по историям своих подруг, что иногда человек искренне в такое верит; в конце концов, я вышла за Эрнста из похожих побуждений – нужно было найти хоть кого-нибудь, в конечном счете неважно кого. Мы все хотели домик с садом и детей, и ездить в Испанию, и мирно стареть, и если человек не совершал грубой ошибки, он вполне мог стать счастливым – а разве можно грубо ошибиться в том, кто родился в твоем городе, кого ты давно знаешь, ведь у его родителей магазинчик за углом, или они стригли твоего дедушку, или сидят за окошком сберегательной кассы. Только у нас ничего не вышло.

Я сразу пошла в ту пекарню; я хотела хоть раз увидеть ее лично. По его рассказам, она по-прежнему работала там раз в неделю, чтобы не засидеться за книгами, и я даже могла ее понять. Наверное, продавать хлеб приятно; он вкусно пахнет, такой свежий и теплый; и не вызывает ни у кого отвращения, в отличие от продуктов мясной лавки, где весь день вращается на витрине свиная голова; а еще при покупке хлеба люди более уверены в себе; они знают, чего хотят, и поэтому веселы или хотя бы довольны, в пекарне не услышишь придирчивое «мне восьмушку – нет, еще на ломоть поменьше», сводящее с ума, когда ждешь своей очереди. Я даже знала это место, оно находилось в квартале, где я выросла; крошечный магазинчик с одним-единственным окошком, в котором из года в год стояла одна и та же хлебная корзина; когда я была маленькой, то верила, что в ней настоящий хлеб. Теперь витрина смотрелась куда более многообещающе: там выставлялись цельнозерновые изделия с пониженной калорийностью, испеченные в виде кренделей и прекрасно подходящие для гриль-вечеринок. Я увидела за прилавком молодую, очень некрасивую девушку, дождалась, пока из подсобного помещения вернется она, и, наконец вошла. Мне не хватало отваги завести разговор о хлебе, но сразу выходить обратно на улицу я не решилась, а потому закупилась, как для вечеринки, и пропустила вперед себя в очереди двух женщин, объяснив, что я надолго. Она работала без спешки, но сосредоточенно; можно было бы сказать профессионально, но для булочной это прозвучало бы слишком громко; немного поговорила со знакомой клиенткой, но без лишнего дружелюбия; это была не торговая хитрость, а искреннее общение, возникающее, когда люди знают друг друга много лет. Ее волосы были уложены в пучок на затылке, это выглядело немного надменно, но шло к ее практичным манерам и белому халату; думаю, людям становилось спокойнее в ее присутствии. Я задалась вопросом, догадывается ли она, что ее муж уже несколько недель снимает с меня белье и шепчет мне в шею признания в любви, что он методично обманывает ее, что два дня назад мы встречались в дешевом пансионе для коммивояжеров, а уже завтра вечером идем на свидание в Ф., в роскошный отель рядом с ярмаркой, где с семи до десяти у нас будет комната с двуспальной кроватью. Она казалась такой невозмутимой, что я засомневалась, сочувствовать ли ей или завидовать; мне и в голову не пришло, что следует ее бояться.

Вчера речь об этом зашла даже в кегельном клубе. Бригитта спросила, хороший ли это знак, если полиция официально признает, что у нее нет никаких подвижек, и предает дело широкой огласке, Моника покачала головой над ажиотажем, возникшим вокруг убийства, а Ирен прошептала, что это ужасно. Брата Ирен сбила машина, когда она была еще маленькой, и с тех пор он не может нормально двигать левой рукой; все мы знали об этом, но молчали. Все считали, что виновник аварии был в нашем городе проездом, потому что все произошло неподалеку от автомагистрали и среди жителей города преступника точно нет.