Валентина Сидоренко - Страстотерпицы [litres]

Она же написала на Украину Павлу, чтоб решал, что делать с матерью.

Сын ответил, что заберет осенью.

С июля поперли дожди. Все ждали наводнений. Аришин домишко потемнел и сузился. Валентинка, приходя к ней, все вздыхала:

– Че содеялось с усадьбой… До че запущена. Ее теперь и не купят… К хохлам уедешь, все забудешь. Там сады, вишни… А тут сено гнилое. Они потому и дуреют, хохлы-то. От доброй земли… Пожили бы, как у нас. Вчера по радио слушала: совсем сбесилися!

Арина молча кивала головою и вздыхала. Везде говорили о недородах, пожарах, взрывах. Травы редели, и птицы смолкали. В церкви батюшка корил за грехи и призывал к раскаянью.

Арина понавадилась ходить на полянку, где она родилась и где нашли мертвою Большую Арину. Она совсем заросла без догляда. Кустарник забивал солнечное пространство ее, и дикая трава перла во все стороны. Приходя на эту полянку, как в свой дом, Арина садилась на камень и все глядела перед собою на зеленое марево леса, слушала верховик и думала, что ни разу в жизни не видала дикого кабана. Народ, идущий в тайгу по ягоду, здоровался с нею и участливо замечал: «Бабка Арина… Сына ждет».

А она все сидела на Байкальском пару, сыроватая и скрученная, что улита, сложив на тросточке обе землистые ладони. И не ждала сына, и не хотелось ей в садовую Украину к сбесившимся хохлам. А было у нее одно желание: остаться здесь, в Култуке навсегда, чтобы скорехонько улечься, уйти в недра этой земли, истоптанной с младенчества, вослед матери, Большой Арине, Василию и Сергунку. Чтобы там соединиться с ними навек и cо всем своим родом, со всеми, с кем прожила она на этой земле, кто составлял когда-то совсем другой, красивый, целостный мир. А этот новый она не понимала и чуждалась его. И думала, что, наверное, так было всегда. Но она перетерпела все и потерпит еще и эту новизну, и ни о чем не пожалела, кроме одного – что ни разу не обмолвилась Василию, каким он был родным для нее. Теперь уж там скажет. Потерпеть только надо. Немного уж осталось…

2004

– Так-то, кума! Так-то, паскудушка! Сладко тебе было жрать мою хохлаточку… Кудахточку мою. Кажен день по яичку таскала… А цыпляточек сколь водила!.. Кажен день яичечко… Кажен божий день. А петьку какого ты у меня под Рождество, сволочуга, уперла… Огонь был, а не петух. Вся твоя душонка того не стоит, что ты, тварюга, понавадилася у меня творить.

Большая Павла шла размашисто, тяжело проваливая под собою сопревший прошлогодний лист. Валежник трещал под густой громадой ее могутного тела, ноги иной раз скользили по косогору, и Большая Павла хваталась заскорузлой своей ручищей за встречные березки, а в правой руке она несла рыжую, уже облезающую лису, которая наконец-то попала в ее капкан. Белая лапка зверька переломанно свисала вниз, лиса визжала от боли, норовила укусить, выворачиваясь из последних сил, но темная клешня человека смертно держала ее в плену. Большая Павла на ходу глухо ворчала, выговаривая злоумышленнице свои обиды. Голос, выходящий из ее чрева, то урчал, как кипящий котел, то вдруг вылетал с подсвистом, странно тонким для ее медвежьи бесформенной плоти.

– Лень мышковать-то! Глянь, че мышей-то по лесу… В стайке крысы пешком ходят… Жри не хочу… Нет, тебе, сучонке, надо было индюшку мою сожрать… Сука, индюшку мою… – Тут Большая Павла так тряханула лису, что та взвыла, а потом жалобно тявкнула.

Большая Павла спустилась с сопки по косогору, непрестанно ворча и ухая. Бесцветный платок на ее седеющей голове сбился, поправить его она не могла. Слабая куделька белесых волос то и дело падала на глаза, она сдувала ее и продолжала костерить вражину свою…

– Сволочуга!.. Хитрож…пая. Умней меня, думает. Не дожрала индюшеньку, дак кусками ее закопала. Думала, не найду… Я все найду. Три кучи нагребла. А я тебя, сука ненажорная, по кучам и нашла!

Тут Большая Павла вышла на дорогу, глянула на Байкал. Озеро спокойно дышало под утренним весенним солнцем. Ничто не застилало его суровой бирюзы. Только там, у самого горизонта, сероперая стая чаек кружила над крошечной точкой, где-то там, за поворотом заросшего побережья. Это возвращалось рыболовецкое судно. Шло оно быстро, и птица стремительно приближалась к берегу. Уже различались крыла и кричащие головы чаек.

«Вертаются», – подумала Большая Павла и едва не забыла про лису. Та едва не вывернулась из ее руки.

Нужно было торопиться, вот-вот Анютка дома будет. Порадуется подарочку. Уж как она плакала, когда индюшка исчезла.

Войдя в свой двор, Большая Павла поняла, что девки еще спят. Старый кобель Полкан взъярился на лису, на его лай поднялись соседские собаки. Зверек в руках Большой Павлы притих, только слабо тявкал. Он, похоже, смирился с неотвратимостью смерти, но хозяйка хорошо знала его коварный нрав и клешни своей не ослабила.

– Спят, ты глянь, че! – заметила вслух старуха. – Дрыхнут!

Она звякнула пустым ведром о щелястое уже бревно дома.

– Лени неприсветные, подымайтеся! Мать уже на берегу! – крикнула она и кинула ведро наземь. Ведро со звоном раскатилось по двору.

В оконце кухни показалась встрепанная голова Капитолины, старшей внучки Большой Павлы. Она уже жевала что-то, но, увидав лису, раскрыла рот и в рубашке выскочила на крыльцо.

– Ба! Поймала! Вот это да! – с полным ртом едва выговорила она.

– Не поперхнись! – Большая Павла закрыла своей каришевой лапою подбородок внучки. Потом бросила лису в клетку для кроликов. – Пущай до Анютки поживет, – сказала она. – А вы все растелемши! Дрыхли. Аришка еще, поди, глаза не продрала. А мать уже на пороге! Я когда баржу видала! Уж разгружаются не то…

– Ариха-а! – закричала Капитолина. – Арька! – И метнулась в избу.

Аришка, младшенькая в семье Брагиных, выкатилась на крыльцо, что праздничный калачик. Бело-розовая полнушка в крупных кудельках белых волос, она очень похожа на мать, но только внешне. Иной раз, вглядываясь в сдобное личико младшей внучки, Большая Павла думала, что та народилась вся в нее. Прям все копейки подобрала. Такая же была молочная, беленькая… Ангелочек с картинки… А когда глядит на Капу, то думает, что норовом старшая в нее. Такая же упорная коза, задиристая, чего захочет – вынь да положь…

Аришка увидала лису, открыла розовый роток и подошла к клетке. Капитолина тут же подскочила к сестре и ущипнула ее за бок. Аришка не произнесла ни звука.

– Ори! – прошипела Капитолина и еще больнее ущипнула сестру. – Бабка хочет убить лису, а у нее лапка сломана!

Аришка раскрыла пухлый роток и басом завыла.

Большая Павла вздрогнула:

– Чегой-то?