Валентина Сидоренко - Страстотерпицы [litres]

– Не убива-а-ай лиску!

– Счас вот! Целовать ее буду… в ж…пу! За хохлатку мою… За индюшку! Скручу ей голову, сволочуге, и будет с нее! Тварюга рыжая! Задарма сожрала птицу мою! Хоть бы шкурой расплатилася! А то облезлая, как кошка приблудная.

Вой Аришки разгорался. Капитолина уже думала подбавить жару, но увидела входящую во двор мать и на всякий случай закрыла рот.

– Чего тут опять?! – недовольно и глухо укорила мать. – С Ангасолки слыхать вой ваш!

Мать девочек – малая ростиком, худая, что плащаница, с выморочно-белым лицом, таким белым, что оно как бы светится из-под суконного теплого платка, выбивающегося из продранной по бокам телогрейки. Глубокие, когда-то ясные глаза матери, за какие ее когда-то нарекли Анюткою, то останавливались, то блуждали. И всегда подернуты мутью…

– Баба хочет лиску убить!

– Какую лиску?! – Мать сбросила верхонки, поставила подойник с линьками на крыльцо и кропотливо распутывала узел пеньковой веревки, которой подпоясана на поясе. Руки ее не слушали, мать пыталась порвать веревку, но, несмотря на свои лохмотья, веревка держалась крепко.

– А че с ей делать?! – Большая Павла медведицей обхватила свою полудохлую дочь и сразу развязала узел. Анюта даже вздохнула, словно освободилась от груза, и пошла к клетке с лисой.

– Линков в юшку пустите, – коротко приказала она, а сижков пусть Капка коптит… Карасей на завтра оставь. Пожаришь девкам… Сметаны надо сбить.

Большая Павла взяла в руки ведро с рыбою.

– Голь мудра, берет с утра, – изрекла она, вынув из ведра жирного, увесистого линя.

– Омульки были, я их выбросила… – молвила мать. – Надоели!

– Барыня какая! Омулек ей надоел… Мы его еще в марте доели… А уж надоел!

– Баба, не убивай лиску! – выла Ариша. – Мам, скажи, чтоб лиску не убивали.

Тут уж Капитолина подвыла сестре. Мать подошла к клетке, постучала по сетке. Зверек глядел на нее с тоскливою надеждою. Анюта провела ладонью по сетке, губы ее вдруг задрожали, и она тоненько, по-девчоночьи, заплакала. А потом все сильнее. Тело ее начало мелко дрожать.

– А ну вас! – с досадою рявкнула бабка. – Цалуйте ее под хвост. Все, сказала! Будя выть-то! Пусть живет… Пока!

Старуха хорошо знала, чем заканчиваются плачи и тряски дочери. Дай ей только волю – и на погост попрешь…

Мать и девки успокоились сразу, не утихал только Полкан: грохотал цепью и остервенело лаял на клетку с лисою…

День не спешил разгораться. Солнышко еще где-то плутало за сопками, кое-где брызгало над еще багряно-голыми кронами весеннего березняка, но не выкатывалось румяной утренней паляницей.

«Видать, не выпеклось еще», – подумала Большая Павла и пошла досыпать в свой угол за печью.

Капитолина, позевывая, взяла нож и подалась чистить рыбу в холодный летник.

Аришка все еще не отрывалась от клетки с лисой.

– Лис, это лис! – кричала она. – Мама, это мальчик!

– Обуйся, – холодно приказала ей мать. – Земля-то не отошла еще… Возись потом с тобою…

Мать прошла в горницу, сняла рабочий грязно-синий халат, потом подошла к зеркалу, провела худою, почти костяною рукою, по белым волосам. Глаза ее блуждали. Она прислушалась к себе, потом странно улыбнулась, прилегла на лежанку у печи и как бы обмерла с открытыми глазами… Руки ее подрагивали и все елозили по груди…

Капитолина растопила коптильню, подбросила сухого мха… Вычистила сижков, подвесила их за крючья над дымком. Потом принялась за линьков. Линок шел мелковатый еще, не убористый. Байкал только вскрылся, рыба не нагулялась еще, но в похлебке она хороша. И подсолить малость, под картошку печеную в духовке очень пойдет. За милую душу.

– Капитонюшка, – ласково вдруг окликнула ее бабка. – Ты козу смотрела?

– Я рыбу чищу, баба.

– Дак ты ступай, глянь эту лохудру! Я сама управлюсь с рыбою-то!

Капитолина того и ждала. Она скинула самодельные, шитые Большой Павлой из мешковины, протертые уже верхонки, сняла брезентовый материн фартук, заскочила в горницу глянуть на себя в зеркало, и за калитку.

По дороге она крикнула свою подружку Дариму. Та выскочила сразу.

– Ты Сильву не видела?!

– Однако на Сенькином покосе березняк глодает!

– Во крику-то будет!

Коза эта, Сильва, кормилица и кость в горле бабьего царства Брагиных. Эта красивая белая, что первый снежок, козочка с невозмутимо-наглыми глазами, умная и пакостливая – чистый чертенок. Она уходит куда хочет и когда хочет. Обожрала все огороды в округе и продырявила не одну задницу. Бывало, притаится в кустах, пропустит и под зад… Или ляжет посреди дороги, глядит в упор немигающими холодными, как у змеюки, глазами, и попробуй пройди…

Бабы Большой Павле проходу не давали. Грозились ободрать козу, но старуха только отмахивалась в ответ: как ее изведешь. Она, считай, литровку за одну дойку дает. Аришку выкормила. Та дохлая была… и коза ее поддерживает. Корову Брагины не держат с тех пор, как волки задавили их Бианку под Слюдянкою, а телку Большая Павла продала, чтобы старице Анютку показать…

– Однако куда мы?! – спросила Дарима.

– Куда, куда!.. Сильву ищем!

Дарима прыснула, а Капитолина коротко хохотнула. Обе хорошо понимали, почему они идут в другую сторону от покосов, где, как правило, пасется сволочная Сильва.

– А ты поче ее так назвала?!

– Поче, поче! В театр мы ездили с классом в Иркутск. В музкомедию… «Сильва» называлась. Я домой приехала, а там козочка… Хорошенькая! Как ангелочек. Я ее Сильвой и назвала. И Бианкой я корову назвала.

– Красиво.

– А как же!

Обе прыснули. Капитолина добыла из недр своего объемистого кармана платья зеркальце и вгляделась в свое яркое, чуть скуластое лицо.

Капитолина нравилась сама себе. Высокая, длиннокосая. Волос, что вороново крыло, глаза с прозеленью, кожа смугловатая.

– Красавица! – сказала она, оглядывая себя и поправляя складки платья на стройном теле.

– А я? – спросила Дарима.

– А ты бурятка!

– Сама бурятка! У нас с тобой один дед Долгор… Бурят…

– Ты че – обиделась?! Дура! Ты же мне сестра двоюродная. Мы с тобой одной крови… И обе русские… бурятки…

Тут они обе враз глянули друг на друга и обе расхохотались.

Мимо двора Семена Клыкова Капитолина проходила натянутая стрункою, косу спустила через плечо на грудь, задрала нос и будто не видит никого. Потом вдруг нагнулась.

– Поче стоим-то?! – Дарима увидала во дворе Семена, запрягавшего лошадь. Они с отцом должны были ехать в контору нынче, а потом на склады зверопромхозовские.

Она приветствовала Семена рукою. Он ответил ей взмахом руки, а сам глаз не сводил с Капитолины.

– Камешек в туфли попал, – громко заявила Капитолина и сняла туфельку, кося глазами во двор Клыковых.