Уильям Сароян - Повести и рассказы

— Неужели?

— Очень она была странная и смешная. Она любила там все. И была очень грустная. Когда ты все вокруг любишь и тебе грустно, ты делаешься от этого каким-то особенным, смешным каким-то, разве неправда?

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, когда ты видишь, что кто-то так любит все и такой грустный, тебе, ну и вообще всякому, кто видит, делается смешно и весело. Он грустный, а ты смотришь на него, и тебе весело.

— Ох!

— Вот что, папа, — сказал он, — завтра я буду искать и найду этот камень или же выясню, откуда тут запах камня. Сухого камня.

— Хорошо, Рэд.

— Мама, — сказал мальчик.

— Да, Рэд.

— Ты была очень смешная в Кловисе.

Мальчик вышел на веранду, припал к сидевшей в качалке матери, взял ее руку и повернул и поцеловал в ладонь, потому что ему приходилось видеть, как это делал мужчина, и потому что это было приятно. Женщина сжала руками его голову, посмотрела на него, и в глазах ее он увидел грусть.

— Ты тоже был странный и смешной, Рэд.

— Значит, я тоже любил там все?

— Любил все?

— Да, как и ты, когда мы были в Кловисе.

— Разве в Кловисе я любила все?

— Да, мама, я это видел. Но скажи, я тоже любил там все?

— Конечно же, Рэд. Конечно, любил.

— Спокойной ночи, мама. — Он поцеловал ее в обе ладони, выпрямился и, не посмотрев на нее, медленно направился в дом.

Она услышала, как он сказал в гостиной:

— Спокойной ночи, папа.

— Тебе помочь не нужно? Справишься сам? — спросил мужчина.

— Мне шесть лет! Шесть с половиной!

— Ладно, Рэд.

Ивен мыл на кухне под краном персики и черный виноград, оставленные Дейдом в холодильнике.

С Дейдом было так: у него была семья, и он потерял ее, и все, что осталось, был этот дом, построенный для многих, дом, который Дейд построил сам, когда ему было двадцать девять, — две большие спальни и три маленькие — три маленькие для малышей, для тех, кого он едва успел увидеть, одна из больших для него и его жены, другая для его брата Ивена с женой на случай, если им захочется навестить его.

Ну вот он и помыт и уложен на блюдо — черный виноград с виноградника Дейда. Ивен уже собрался идти с виноградом к Суон, как вдруг на кухне опять появился Рэд и сказал:

— Папа, а может быть, это сам Дейд и вовсе не камень? Как по-твоему, может быть такое, а?

— Да, — сказал мужчина, — возможно, что это и так. Если и не вполне, то отчасти. Дать тебе персик?

— Нет, папа, спасибо.

Мужчина вышел на веранду, в одной руке неся маленький столик, в другой фрукты. Он пристроил столик около женщины и поставил на него блюдо.

— Может, ты предпочитаешь выпить, Суон?

— С удовольствием напилась бы.

— Хорошо. А на фрукты мы будем смотреть.

Он снова пошел на кухню, откупорил бутылку, наполнил серебряное ведерко льдом из холодильника, достал высокие стаканы, очистил лимон и набрал в графин холодной воды. Вернувшись к жене, он налил ей и себе, и они выпили. Он зажег сигарету, и Суон потянулась за ней. Он дал ей сигарету и закурил другую. Они пили и курили молча. Мужчина сел на перила, чуть в стороне от жены. В молчании они прислушивались друг к другу, и каждому было слышно дыхание другого, и наконец женщина произнесла его имя. Не прошептала — произнесла, но так тихо, так мягко, как это получилось бы только у Евы Назаренус, и то не сейчас, а годик тому назад, — такой мягкой речи они не слышали ни у кого, никогда.

— Да, Суон?

— Я боюсь.

— Чего ты боишься?

— Я до смерти боюсь.

— Не надо бояться.

— Я и сама не хочу, но боюсь. Я знаю, какие люди и ты, и Дейд, и каким был твой отец, и какой будет Рэд.

Мужчина спрыгнул с перил и наполнил стаканы — себе и ей. Он знал: она хочет сказать ему что-то еще. Он весь как-то внутренне сжался, чувствуя, до чего трудно ей это сказать. Он протянул ей полный стакан и заглянул в глаза. Потом отставил стаканы в сторону, поднял ее из качалки и обнял. Он не стал целовать ее, а только крепко прижал к себе. Он еле подавил в себе ярость, когда услышал ее рыдание. Он отпустил ее, взял стакан и сошел по ступенькам.

— В чем дело, Суон?

— О господи, Ивен.

— В чем дело?

— Лучше б я умерла.

— Почему, Суон?

— Дай мне чуточку выпить, — сказала женщина. — Пожалуйста, дай мне сначала выпить.

Он вспрыгнул на веранду, схватил бутылку и стал лить из нее виски на лед в свой стакан и, наполнив его до краев, поднял и осушил до дна.

— Выпей немного, Суон, — сказал он и наполнил ее наполовину пустой стакан, и она выпила залпом, так же как он.

— Я знаю, что ты за человек.

— Что я за человек?

Теперь он уже почти догадался, что именно она никак не может ему сказать. Он бросил кусочки льда в свой стакан, налил себе снова виски и снова выпил и — не поверил. Отказался поверить.

— Послушай, — начал он. — Может, будет лучше, если ты не скажешь мне?

— Нет. Я должна.

Она кончила пить и смотрела на него, не отрываясь.

— Мальчик сказал, что в Кловисе ты любила всех. Он сказал, что в Кловисе ты была особенно красивая. Он сказал, что ты была странная и смешная, потому что любила там всех и все.

— Да, — сказала женщина.

— В чем же дело, Суон?

— Налей мне еще. Ну, пожалуйста, налей мне!

— Нет! — крикнул он. — Говори, в чем дело. Скорее! Кончай! Выкладывай все!

— Я жду ребенка, — сказала женщина быстро, решившись. — Он не твой.

Мужчина схватился за горлышко бутылки. Женщина сжалась от страха, подумав, что сейчас он ударит. Он налил свой стакан на четверть, добавил воды и протянул его женщине. Потом взял ее стакан, налил почти до краев и, откинувшись, выпил.

Он снова сел на перила, со стаканом в руке, и еле слышно заплакал. Женщина встала с места и подошла к нему.

Он отпрянул, спрыгнул с перил на землю, отшвырнул стакан далеко в виноградник и зашагал прочь. Выйдя на дорогу, он остановился, посмотрел назад и увидел, что женщина спускается по ступенькам.

Он бросился бежать по той же дороге, по которой всего какой-то час назад они вчетвером возвращались с прогулки. Пробежав немного, он снова остановился и обернулся и увидел, что женщина упала и лежит на ступеньках лестницы.

Навстречу ему быстро приближалась машина. Она замедлила ход, стала. Он увидел, что в машине Уоррен Уолз и его жена Мэй, но повернулся и пошел в сторону. Машина медленно поехала дальше, перед домом остановилась, и он увидел, как Уоррен выскочил и поспешил к женщине.

Тогда он бросился бегом через дорогу в виноградинки.

Рэд услышал крик своего отца, но ему приходилось слышать его и раньше, много раз. Крик отца всегда пугал его и немножко злил. Однажды он даже исполнился внезапной ненавистью к отцу и бросился на него, но тот только поднял его на руки и сказал:

— Ты не понимаешь.

Ивен опустил Рэда, и мальчику стало стыдно, потому что в эту минуту он понял. И все же ему не хотелось, чтоб Ивен так на нее сердился. Когда Суон сердилась на Ивена, это тоже ему не нравилось, но в этом было всегда и что-то забавное. Рэду неприятно бывало видеть разозленного Ивена, а вот гнев Суон никогда не представлялся ему серьезным, за ним всегда чувствовалось что-то другое, или, во всяком случае, так Рэду казалось.