Катя Миллэй - Море спокойствия

– Если хотите, можете подождать в комнате Эмилии, – предлагает ее мама. Все в этом доме зовут ее Эмилией, и это имя подходит ей намного лучше, чем Настя.

В ее комнате царит безумие, мне кажется, будто я проник в ее сознание. Здесь нет стен. Их просто не видно. Каждый сантиметр пространства закрыт вырезками из газет, распечатками и записками, сделанными от руки на клочках бумаги. И все они словно бы шевелятся, мерцают, пропадают и снова обретают очертания, точно оптическая иллюзия. Прямо как она. Мне хочется закрыть глаза, но я не могу. Я просто вращаюсь по кругу и жду, когда это вращение закончится, а оно не прекращается. Я могу выбежать из комнаты, но эта картинка уже в моей голове. Как то «мертвое тело», прячущееся в ее тетрадях.

Войдя в комнату, мы приближаемся к стенам, встаем почти вплотную, потому что иначе текст невозможно прочитать. Имена. Повсюду имена, их происхождение и значения. Некоторые из них – заметки из газет вроде тех, что она вырезала у меня дома. Другие явно распечатаны из интернета. Третьи она писала сама.

Понятия не имею, сколько мы так стоим, прежде чем Дрю нарушает молчание:

– Где Настя?

Я непонимающе гляжу на него. Не знаю. Откуда мне знать? Но он смотрит не на меня, а на стены. Ищет ее имя. Я тоже начинаю высматривать его, но найти что-то в таком многообразии просто нереально.

– Твое имя означает «спаситель», – вдруг говорит Дрю, разглядывая листок бумаги с рукописным текстом, приклеенный рядом с окном.

Спаситель. Чушь собачья.

– Она тебе говорила? – спрашивает он.

– Нет. – Я и не спрашивал никогда. Много о чем не спрашивал. – Так искать без толку. Будет быстрее найти его в каком-нибудь источнике, – отвечаю я, ища повод отвернуться.

Дрю достает телефон и открывает в Сети сайт с выбором имен для ребенка. Вводит в строку поиска имя «Настя», и уже через секунду мы получаем ответ.

– Возрождение, – читает он. – Воскресение. Происхождение имени русское.

– Думаю, поэтому она и выбрала его. Из-за его значения – «воскресение». И потому что оно русское. – В дверях стоит ее мама. Она зачесала волосы назад, отчего темные круги под глазами стали еще заметнее.

– Но почему воскресение? – спрашивает Дрю.

– Потому что она умерла, – отвечает женщина. Я обескуражен: в это мгновение она невероятно похожа на свою дочь. – И воскресла.

Ее мама рассказывает нам о том, что произошло в тот день. Я не уверен, что нам хочется это слышать, но ей нужно кому-то об этом поведать, и поэтому мы слушаем. Она рассказывает нам то, о чем не говорили в новостях, то немногое, что известно об Эйдане Рихтере. Рассказывает о том, что с ее дочерью было потом. Как она ничего не помнила. А после перестала говорить. Об операциях и сеансах физиотерапии. О пробежках, занятиях по самообороне и злости. О желании пойти в школу, где о ней ничего не знают. О русском имени, причину выбора которого ее мать не понимала до сих пор.

А дальше она рассказывает о прежней жизни своей дочери. Мы слышим истории о девочке, играющей на фортепиано, которой гордилась вся общественность. При этих воспоминаниях глаза матери светятся от счастья. Но это всего лишь воспоминания, не более того. Солнышко была права. Я знаю, что видит ее мать. Умершую девушку.

Слушая все эти истории в доме, похожем на гробницу, я начинаю понимать, почему Солнышко уехала отсюда.

Мне кажется, за этот вечер я узнал о девушке, которая многие месяцы практически жила у меня, больше, чем со дня нашего знакомства. И желаю ничего этого не знать.

Ее мама благодарит нас – непонятно за что – и уходит, чтобы сделать еще несколько звонков. А я думаю, она просто хочет чем-то себя занять.

Дрю откидывается на кровать Солнышка, уставившись в потолок. Я опускаюсь на пол и прислоняюсь к стене. При каждом движении под моей спиной шелестит бумага.

– Я вот не понимаю, – наконец говорит Дрю.

– Что именно не понимаешь? – спрашиваю я. На этот вопрос есть сотни ответов.

– Не понимаю, почему он не изнасиловал ее.

– Что за дебильный вопрос? – чуть ли не рычу я.

– Я сейчас не строю из себя придурка. А говорю серьезно, – поясняет он. Я вижу, что он действительно настроен серьезно и в этом качестве чувствует себя неуютно. Как и со всем остальным. За последние недели Дрю пережил эмоционально напряженных, тяжелых ситуаций больше, чем за всю свою жизнь, а он к этому не готов.

– Прости, – извиняюсь я, потому что не стоит набрасываться на него. Рано или поздно ему придется повзрослеть, жаль только, что это должно произойти таким образом.

– И все равно я не могу понять. Красивая девчонка, к тому же одна, почему он ее не изнасиловал? Почему избил до полусмерти и бросил умирать? В этом нет смысла.

– Думаешь, смысла стало бы больше, если бы он изнасиловал ее? – спрашиваю я, поскольку в произошедшем в принципе нет никакого смысла.

– Нет. Наверное, я просто хочу понять, почему он это сделал. Хочу знать причину.

– Не выдержал огромной лавины боли, ярости и горя. Не справился с суровой действительностью. – Что угодно может тебя сломать, если нечему удержать на плаву.

– Это не оправдание, – замечает Дрю.

– Да, не оправдание, – соглашаюсь я. – Но ты спрашивал про причину. Это и есть причина. Просто плохая.

Я вижу, что он по-прежнему силится понять, вписать в свою картину мира, но это совершенно невозможно. И не должно. Такому в мире не место, как бы часто оно ни происходило.

Кажется, будто часы изводят меня каждой утекающей минутой, и я усилием воли заставляю себя не смотреть на них и не отсчитывать время. Даже не знаю, как долго длится молчание, прежде чем я произношу то, что крутится у меня в голове, потому что больше не в силах сдерживаться.

– Я не вынесу этого снова, – говорю я Дрю. Просто не могу. Я не должен еще раз проходить через это. Все закончилось. Они ушли. Все ушли. А теперь и она. Почему? Что такого плохого я сделал? Для чего давать мне ее, чтобы потом забрать? Знаю, Дрю хочет сказать, чтобы я об этом не думал, но слова никак не идут. Ведь только об этом мне и остается сейчас думать. – Это моя вина. С чего я вообще взял, что любить ее – это в порядке вещей?

Дрю вздыхает, глядя в потолок.

– Джош, это в порядке вещей. И она в порядке. – Дрю хочет в это верить, но не верит, и это даже хуже, чем если б он промолчал.

– Ничего не в порядке.

Уже за полночь, а в доме до сих пор никто не спит. Нами выпито почти три кофейника. Последние два заваривал я – оно и справедливо, ведь большую часть кофе все равно выпил сам.

Ашер, Аддисон и мистер Уорд вернулись час назад. Никто из них не проронил ни слова, хотя им и не нужно ничего говорить. Если бы они что-то нашли, все было бы понятно без слов. Тишина в комнате давит на нас как тиски, которые постепенно сжимаются, мы все уже начинаем задыхаться. В углу маячит пианино, словно призрак. Я не в силах на него смотреть, потому что мне теперь известно его предназначение, и оно неотступно преследует меня.