Катя Миллэй - Море спокойствия

Я показываю Джошу видеозаписи своих выступлений и альбом с фотографиями, знакомлю его с той собой, какую он никогда не знал. При этом мы почти не говорим.

– А ты была очень хороша, – несмело нарушает он молчание.

– Я была просто великолепна, – пытаюсь я пошутить, но шутка выходит грустной.

– Ты и есть до сих пор, – отвечает он со спокойной уверенностью в голосе, сверля меня взглядом. Он всегда так делает, когда хочет убедиться, что я его слушаю. – Во всех смыслах.

Вновь воцаряется тишина. Мы сидим на диване с фотоальбомами на коленях и смотрим на бесполезное пианино в углу.

– Как бы я хотел тебя спасти, – наконец произносит Джош. Любой наш разговор неизменно сводится к этой теме. Спасение. Он спасает меня. Я спасаю его. И к его невозможности, поскольку так не бывает, да и не это нужно нам друг от друга.

– Глупость, – повторяю я его слова, сказанные на мой день рождения. – Потому что это неосуществимое желание. – Я беру его за руку, а он переплетает наши пальцы, сжимая их крепче необходимого. – Ты не мог меня спасти, – говорю я ему. – Ты меня тогда даже не знал.

– И я об этом жалею.

– Миссис Лейтон сказала, что ты тоже нуждаешься в спасении. Но я также не могу тебя спасти, – признаюсь я. Он недоверчиво косится на меня, ведь я никогда не упоминала об этом разговоре. – Я не хочу, чтобы ты спасал меня, и не могу спасти тебя. – Мне нужно, чтобы он это услышал и чтобы это услышала я сама.

Джош захлопывает фотоальбом, откладывает его на кофейный столик и морщится – я заметила, что он всегда так делает при взгляде на этот стол. Затем он поворачивается ко мне, берет мое лицо в свои ладони и целует с таким трепетом, какого я никогда не пойму. Наверное, я все-таки соврала и мне действительно нужно спасение – его своим поцелуем дарит мне Джош Беннетт. В нем обещание, напоминание о будущем и истории о лучшей жизни.

Когда он чуть отстраняется, то смотрит на меня так, будто не может поверить, что я до сих пор здесь. Мне хочется, чтобы этот взгляд не прерывался.

– Эмилия, – произносит Джош, и тепло его голоса согревает мне душу. – Ты спасаешь меня каждый день.

Джош

Я прощаюсь с ней, стоя возле ее дома. Спустя два дня после моего приезда сюда. Спустя два дня после того, как я узнал правду. Спустя два дня после того, как она вернулась ко мне. Все эти два дня я пытался смириться с тем, что снова ее потеряю.

Я думал уехать завтра, но знаю, что нужно это сделать сегодня.

Мы стоим, прислонившись к моему грузовику, и неотрывно смотрим в землю, словно в ней хранятся все тайны вселенной. Одна ее рука сжата в кулак, мысок ботинка снова выводит круги на земле. От этого мне тошно на душе, потому что напоминает о том, о чем думать не хочется.

Она сказала родителям, что хотела бы вернуться со мной. Им эта идея не понравилась, однако они, хорошо зная свою дочь, понимают, что запретами много не добьешься. И все же я собираюсь ее отговорить.

Я беру ее за обе руки и притягиваю к себе, вынуждая встать передо мной: хочу видеть ее лицо, когда буду говорить все то, что должен сказать. Наверное, это ошибка: при одном только взгляде на нее в моей голове мелькает мысль, что Бог, возможно, не так уж сильно меня ненавидит. Я присматриваюсь лучше и осознаю, что это миг расставания и мне необходимо прикоснуться к ней еще раз. Если мне суждено поцеловать ее в последний раз, я хочу знать, что этот поцелуй последний. Я провожу пальцем по ее шраму вдоль волос. Не знаю, кто из нас сделал первый шаг, но вот ее губы уже накрывают мой рот, моя рука запутывается в ее волосах, и мы целуемся со всем сожалением и отчаянием бесчетного множества дней. Она вдавливается в меня всем телом, я крепко прижимаю ее к себе, словно пытаюсь впитать ее целиком одним лишь усилием воли.

Но не могу. Когда мы замираем, я прислоняюсь лбом к ее лбу и начинаю прощаться.

Если я не скажу сейчас, то не скажу, скорее всего, никогда и просто останусь до завтра, тем самым дав ей возможность утвердиться в своем желании ехать со мной. А себя уговорю, что так и надо.

– Я уезжаю сегодня, – говорю я и жду.

– Хочешь, я поеду с тобой? – спрашивает она так тихо, будто не хочет, чтобы я услышал.

– Да. – Ответ честный, пусть и противоречит тому, что я собираюсь сказать дальше. – Но ты не должна ехать.

Она кивает, как если бы тоже думала об этом, и понимает, что это правда. Но, как и я, не хочет этого признавать.

Она показала мне те фотографии, дала прочитать свои записи в тетрадях, и теперь я знаю все, что известно ей. Но по-прежнему не знаю, как ей помочь. Не понимаю, как ей удавалось жить с этими мыслями каждый день и не потерять рассудок.

– Тебе нужно остаться здесь и попытаться, я не знаю, оклематься. Да уж, звучит по-дурацки. – Конечно, по-дурацки, а что в этом случае будет лучше сказать? Поправиться? Выздороветь? Все уладить? Как будто у нее сломана нога. Или она обычный рабочий. Возможно, меня стоит ненавидеть за такие мысли, но в глубине души я знаю: когда она поправится, выздоровеет, все уладит, я буду ей больше не нужен. Она может измениться настолько, что мы перестанем друг друга узнавать, если вообще когда-то знали. Тогда наше расставание уже не будет временным.

Если бы всего этого не случилось, она бы до сих пор жила в своем Брайтоне – прекрасная, талантливая, недосягаемая. А я – самый обычный негодяй, поскольку, зная всю правду о ней, не могу об этом сожалеть. Ведь это значит сожалеть о нашей встрече, а это уже выше моих сил.

Мы оба знали в душе, что, не будь мы настолько изломаны, нам бы не суждено быть вместе. Нас связал жизненный опыт, который никто не желал пережить. А когда она немного придет в себя, меня ей уже, возможно, станет недостаточно. Она захочет найти того, чья жизнь не столь трагична, как ее собственная. И это буду не я.

Размышляя обо всем этом, я хочу отмотать время и вернуться туда, где сказал «да». Да, поедем со мной. Мы будем играть в семью, печь печенье, мастерить стулья, и жизнь будет прекрасна. Но раз уж я начал этот разговор, отступать некуда; надо идти до конца.

– Я сейчас скажу тебе кое-что, и оно, наверное, прозвучит не слишком приятно или красноречиво. Возможно, я даже буду нести всякую чушь, но ты просто позволь мне сказать, ладно? Выслушай меня.

Она с нежностью смотрит на меня. Уголки ее губ чуть приподняты.

– Ты всегда меня выслушивал, каждое слово. Даже когда я ничего не говорила. Поэтому я выслушаю все, что ты скажешь, Джош.

Ее слова будто разрезают последнюю ниточку, удерживающую меня, и я говорю:

– Может, когда-нибудь ты вернешься. А может, не вернешься никогда, и это будет ужасно, но так больше нельзя. Нельзя все время жить с чувством вины, ненавистью к себе и прочей фигней. Я не могу на это смотреть. Твоя ненависть к себе вынуждает меня тоже тебя ненавидеть. Я не хочу тебя терять. Но предпочту потерять, если так ты сможешь стать счастливой. Думаю, если сегодня ты уедешь со мной, то никогда не обретешь нормальную жизнь. А если будет плохо тебе, то и мне будет плохо. Мне нужно знать, что для таких людей, как мы, есть способ стать нормальными. И не просто стать нормальными, а счастливыми, и такой способ есть, мы просто его еще не нашли. Наша жизнь должна стать лучше. У нашей истории должен быть более радостный конец. Потому что мы этого заслуживаем. Ты этого заслуживаешь. Даже если в конце ты не вернешься ко мне.