Катя Миллэй - Море спокойствия

Около двух лет с тех пор, как ко мне вернулись воспоминания, в моей голове сидел образ зла, и у него было его лицо. Все это время я планировала, как причиню ему боль, и считала, что имею на это полное право, потому что это мой долг. Но стоило мне приехать за ним в Брайтон, как меня одолели сомнения, что я смогу отомстить. Я сидела на земле. Под деревьями. Там, где он меня избивал. И ждала. Ждала нужные слова. Ждала смелости. Ждала решимости. Но я ждала слишком долго; все это он тоже забрал у меня.

После той встречи на выставке я его больше не видела. Мне так и не представилась возможность заставить его выслушать меня. На вынесении приговора, когда оно состоится, мне позволят высказаться. Но я так и не решила, стану ли говорить. Знаю, еще многое нужно сказать, но уже не понимаю, что именно. Бывают даже дни, когда я скучаю по молчанию.

Иногда я размышляю, что сталось с той настоящей русской девушкой, за которую меня приняли в тот день. Слышала ли она о том, что случилось, и знает ли, какую роль во всем этом сыграла одним своим существованием?

Однажды днем мне звонит Джош, и я признаюсь ему, что устала вечно злиться – и это еще мягко сказано.

– Так не злись, – говорит он, как будто это самое логичное решение на свете. Возможно, так оно и есть.

– Но ведь отсутствие злости не говорит о том, что все нормально? Не значит, что я закрыла глаза на случившееся?

– Нет. Это значит, что ты его приняла. – Он медленно вздыхает. – Я не утверждаю, что ты не должна злиться. Ты должна быть в ярости. У тебя есть полное право испытывать гнев. – На мгновение он замолкает, а когда вновь говорит, его голос звучит тихо, каждое слово звенит от напряжения. – Я ведь тоже его ненавижу. Ты не представляешь, как сильно я хочу его убить за то, что он с тобой сделал. И если бы это могло хоть как-то облегчить тебе жизнь, я бы так и поступил. Так что не думай, будто я считаю твою ненависть неоправданной. Но ты всегда хотела иметь выбор. Сейчас он у тебя есть, и я хочу, чтобы ты выбрала счастье. Знаю, это звучит глупо. Возможно, даже кажется самым немыслимым желанием на свете, но я все равно этого хочу. Солнышко, он ведь лишил тебя дурацкого пианино. Но не забрал всего. Взгляни на свою левую ладонь. Скорее всего, она сейчас сжата в кулак, ведь правда?

Мне и не нужно смотреть. Я и так знаю. И он тоже.

– А теперь раскрой ее и отпусти.

И я отпускаю.

Я думаю о том дне, когда умерла, и об истории, что рассказал Джошу его дедушка, а потом три дня спустя пишу письмо Эйдану Рихтеру. Не знаю, когда ему позволят его прочитать.

«Меня зовут Эмилия Уорд.

В пятнадцать лет я начала составлять список того, что никогда больше не сделаю. Мне никогда снова не стать пианисткой из Брайтона. Я никогда не рожу ребенка. Никогда не смогу идти по улице средь бела дня, не оглядываясь и не ожидая, что меня кто-то может убить. Мне никогда не вернуть месяцы жизни, ушедшие на восстановление, проведенные в больницах, а не на выступлениях и в школе. Никогда не вернуть годы, потраченные на ненависть ко всему человечеству, в том числе к самой себе. Никогда не забыть значение слова «боль».

Я понимаю, что такое боль. Понимаю, что такое ярость. И этим даром понимания я обязана тебе. Ты тоже это понимаешь. Последние три года я презирала человека, который сделал это со мной, который украл у меня жизнь и забрал мою личность. А тем временем научилась презирать себя. Последние три года я подпитывала свою ярость, пока ты избавлялся от своей.

Я никогда не забуду того, что ты сделал со мной. Никогда не перестану оплакивать то, чего ты меня лишил. Но теперь понимаю, что потерянного не вернуть. Я устала тратить на это каждый день своей жизни. Я никогда не перестану ненавидеть тебя, но у меня больше нет необходимости причинить тебе боль. Думаю, я могу начать верить вопреки тебе, а может, даже благодаря тебе. Если ты сумел исцелить свою душу, то, наверное, и я смогу.

Я не знаю, какое ты получишь наказание. И даже не уверена, что меня это волнует. Мы оба с тобой знаем, как много всего было уничтожено в тот день, и какой бы вердикт тебе ни вынесли, этим ничего не исправишь. Возможно, я пока и не верю в прощение, зато могу поверить в надежду, и мне бы очень хотелось верить в мечту, что жизнь когда-нибудь предоставит второй шанс. И тебе, и мне».

Пока мое душевное состояние нельзя назвать отличным. И даже хорошим. Но все может быть.

А спустя пять недель я возвращаюсь домой.

Эмилия

Лучше мне пока не стало. И до нормального самочувствия еще далеко. Единственное, что я сделала, – это решила пойти по пути выздоровления. Возможно, одного этого уже достаточно.

Я пытаюсь замечать волшебство в повседневных чудесах: в том, что мое сердце по-прежнему бьется, что я могу ходить по этой земле, что во мне еще остается нечто достойное любви. Да, плохое по-прежнему случается. И я до сих пор спрашиваю себя, почему осталась жива; но теперь, задавая этот вопрос, я знаю на него ответ.

Я приезжаю воскресным утром, а уже вечером отправляюсь на ужин к Лейтонам, для которых мой приход оказывается неожиданным, но всегда желанным событием. Судя по доносящимся звукам, сегодня музыку выбирала Сара. Я невольно улыбаюсь, потому что до сих пор ненавижу ее: не Сару, а ту музыку, что нравится ей. Все смеются, помогают носить блюда, сыплют остротами, и за исключением того, что стол накрывает Тирни Лоуэлл, ничего не изменилось.

Глядя на Джоша, я понимаю, что вернулась домой. Я не сообщила ему о своем приезде. При виде меня он ничего не говорит, я тоже молчу, потому что мое появление здесь уже говорит само за себя. Мы просто смотрим друг на друга, ведем наш неизменный молчаливый диалог, и никто не вмешивается в этот разговор.

– Привет… – говорит миссис Лейтон, удивленно распахивая глаза, когда я вхожу на кухню. На мне – ничего черного, а в руках тот самый шоколадный торт, который я принесла на ужин в первый раз.

– Эмилия, – подсказываю я, потому что никто не понимает, как меня теперь называть. Кроме Джоша – он всегда это знал.

– Эмилия, – повторяет она и обнимает меня. – У тебя чудесный голос.

Наверное, что-то все-таки изменилось.

Когда мы уходим, никто нас не провожает. Джош распахивает дверь и вслед за мной выходит на крыльцо. Наши машины припаркованы здесь, поскольку я не планировала возвращаться к нему домой – во всяком случае, пока. Я не знаю, о чем он думает, даже не знаю, какие между нами отношения. Понятия не имею, многое ли изменилось для него за недели моего отсутствия. Ничего, что-то или все. Надо бы спросить его об этом, но нужные слова не идут, и я молча продолжаю идти. Его шаги тихим шелестом звучат за моей спиной, но я не оборачиваюсь. Я еще не готова к этому моменту, даже если он неизбежен, как и каждое мгновение моей жизни, которое привело к нему.