Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Боаз-Яхин чувствовал, как из-под него раскручиваются мили. У его ноги была теплая нога Майны. Ногу ее тоже звали Майной, как теперь и всю остальную ее. После ночей в ее каюте ее нектость себя в нем утвердила.

Слова приходили ему в голову незванно, не встречая сопротивления. Они были там, как запах, что несет с собой воспоминание, или перемена в температуре воздуха: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Боаз-Яхин внутренне застонал. Утомительные инверсии кувыркались у него в мозгу. Обретенное и потерянное, всегда и никогда, все и ничего. Откуда явились эти новые слова? Что от него нужно? Что делать ему с подобным?

Уже не такие тонкие, как воздух, а словно закованные в доспехи, неумолимые, холодные от ночного ветра трудно истоптанной дороги, варварские от дикого неведомого смысла, какому бесполезно сопротивляться: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Скорее! Что скорее? В Боаз-Яхине, как языки пламени, вздымались жаркие волны раздражения. Он потел, невежественный и встревоженный.

– Миром владеют бензоколонки, – говорила Майна. – Цистерны и вышки сигнализируют друг дружке крепкими грубыми красками. У коз глаза – как гадальные камешки.

– Это очень точно подмечено, – произнес ее отец. – Так и есть. Урим и туммим [6] Урим и туммим ( евр . огни и совершенства), в иудео-христианской традиции – чудесные камни, часть облачения первосвященника, обладающие, по-видимому, прорицательскими способностями (Исх. 28:30). После Плена были утеряны, чем много позже воспользовался отец мормонской церкви Джозеф Смит, объявивший, что он обрел (еще одна находка) урим и туммим и с их помощью расшифровал «Книгу Мормона» – священное писание основанной им церкви. Отец Майны намекает на магические свойства камней, которые Смит якобы использовал в качестве чудесных очков для чтения. .

Хватит мне все рассказывать, думал Боаз-Яхин. Хватит преподносить мир. Я увижу коз и бензоколонки или не увижу. Пусть будут тем, чем будут для меня.

– Разве никто не проголодался, кроме меня? – спросила мать Майны.

– Ты должен прочесть одну книгу, – говорила Майна Боаз-Яхину. – Это записная книжка поэта.

Нет, ничего я не должен, думал он. Скорее. Что скорее? В нем вихрем взметнулось задышливое ощущение спешки.

– То место, где о смерти дяди или смерти дедушки, как сильно в нем это было и как долго, – произнес отец. – Незабываемо.

– Я знаю, – сказала Майна. – И тот человек с потешной походкой, за которым он шел на улице.

– Я умираю с голоду , – произнесла мать.

– Посмотри в путеводителе, – сказал отец. – Где мы сейчас на карте?

– Ты же знаешь, как мне с картами, – сказала мать. – Я провожусь долго. – Она неуклюже развернула карту.

– Смотри, – сказал отец, показывая пальцем на карте. – Мы сейчас где-то здесь, направляемся на север.

– Не отвлекайся от дороги, – сказала мать. – Хорошо б ты не ехал так быстро. Миль пять назад нам встретилось местечко, которое с виду приглянулось, но оно пропало, не успела я тебе сказать, чтоб ты притормозил.

– Вон, – сказала Майна.

– Что? – спросил отец.

– Там было апельсиновое дерево во дворике из рыжей глины, – сказала Майна. – И белые горлицы.

– Я могу развернуться, – предложил отец.

– Ничего, – сказала Майна. – Я даже не уверена, ресторан ли это.

– Где мы? – спросил отец. – Ты уже нашла нас на карте?

– Ты меня так нервируешь, когда мне нужно смотреть на карту, что у меня руки трясутся, – ответила мать.

Взятая напрокат машина гудела сама себе. Что б ни случилось, я тут ни при чем, говорила она. Спереди на них бессчетными остро сфокусированными зернами дороги, что катила под колесами и прялась позади, бросались мили. Боаз-Яхину стало душно в машине с Майной и ее родителями. Он глубоко задышал, медленно выдыхая. Жаль, что он принял их предложение подвезти. Жаль, что у него теперь нет гитары и он не странствует в одиночку и медленнее. Но его подмывало спешить. Пустота прыгала у него внутри, несясь к чему-то.

– Та дорога! – вдруг воскликнула мать. – Вон! Милях в пяти по ней будет старый трактир, в путеводителе пять вилок и ложек. Уже проехали. Ты попросту не желаешь притормаживать.

Отец резко развернул машину кругом, чиркнув при этом по борту фургон, который как раз их обгонял, не удержался на дороге, взмыл по насыпи и врезался в дерево. Звякнули разбитые фары. Из раскуроченного радиатора засочился пар. Все на миг стихло. Я тут ни при чем, сказала машина.

Это все она, подумал отец.

Это все он, подумала мать.

Это все они, подумала Майна.

От этой семьи вечно жди чего-то такого, подумал БоазЯхин. Мое счастье, если удастся убраться от них живым.

Бензоколонки, вентили, вышки и громадные стальные ноги, что шагали по пейзажу, не сказали ничего.

Все смотрели на всех. Похоже, никто не пострадал.

– Боже мой, – сказала мать.

– Ну да, – сказал отец. – Очень хорошо. Теперь можно дойти до твоего чертова знаменитого пятивилочного и пятиложечного трактира пешком.

– Боже мой, – повторила мать. – Моя шея.

– Что там с твоей шеей? – спросил отец.

– Пока не знаю, – сказала мать. – Пока на ощупь вроде ничего, но иногда последствия шейного вывиха проявляются месяцы спустя.

– Но сейчас-то она вроде в порядке, – сказал отец.

– Не знаю, – сказала мать.

– Вы могли нас всех убить, – произнесла Майна.

Отец выбрался из машины поговорить с шофером фургона. У фургона была вмятина в боку и несколько глубоких царапин.

– Извините, – сказал отец. – Это я виноват. Я не видел, что вы едете.

Шофер фургона покачал головой. То был крупный человек с кротким лицом и вислыми усами.

– Бывает, – отозвался он на своем языке. – Вы из другой страны, еще не привыкли к этим дорогам.

– Виноват был я, – сказал отец уже на этом языке. – Я не посмотрел, я не увидел. Я сожалею.

– Теперь нам надо заполнить бланки с подробностями аварии, – сказал шофер фургона. Они обменялись водительскими правами, страховыми картами, записали данные.

– Я так и знала, что-то произойдет, – сказала Майна Боаз-Яхину. – Так и чувствовала . Если посадить моих маму с папой в абсолютно неподвижный ящик, без колес и без мотора, они сумеют его разбить психокинезом.

Ехать на машине уже было нельзя. Шофер фургона доставил их вместе с багажом на бензоколонку. Здесь договорились отбуксировать разбитую машину и взять напрокат другую.

– С таким же успехом можем теперь отправиться в тот пятивилочный и пятиложечный трактир, – сказал отец. Шофер фургона предложил их довезти, и все забрались в фургон, кроме Боаз-Яхина.

– Ты же приглашен, между прочим, – сказал отец. – И мы направимся в порт у канала, как только раздобудем другую машину. – Прошу тебя, сказали отцовы глаза, не уходи от нас пока. Полюби мою дочь еще немного. Пусть она будет тебе красивой.