Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Изготовление копий! – произнес Рыжебородый. – Как раз это и не опасно. Слушай, я хочу тебе об этом рассказать…

– Нет, – сказал Кляйнцайт, – ни в коем случае. – Он не ожидал, что скажет так. На миг лампы и ему показались недостаточно яркими. – Я не хочу знать. Это не важно, никакой разницы не составит.

– Как угодно, – сказал Рыжебородый. Он обернулся снова глянуть в окно. – Где я сегодня буду ночевать? – спросил он. – Я уже отвык спать под открытым небом.

Кляйнцайт чуть не расплакался, так жаль ему вдруг стало Рыжебородого. Он видел, что тому страшно даже на улицу выйти, какое там спать на свежем воздухе.

– У меня, – услышал он свой голос. Странно, что в последнее время он совсем не думал о своей квартире, не наведывался туда, когда уходил из больницы. Его квартира. Одежда на вешалках, вещи в выдвижных ящиках. Крем для обуви, мыло, полотенца. Безмолвное радио. Всячина, потихоньку отращивающая бороды в холодильнике, и никто не откроет дверцу, не заставит зажечься свет. Хорошо, что в аквариуме нет рыбок, лишь фарфоровая русалка. Он услышал звяк ключа о столешницу, увидел, как ключ туда кладет рука, услышал, как сам сообщает адрес. – Ключ положишь в почтовый ящик, когда будешь уходить, – сказал он. – У меня в кармане запасной.

– Спасибо, – сказал Рыжебородый.

Кляйнцайт думал о своем аквариуме, как колышутся растения и на камешках мерцает зеленый морской свет, когда зажгут лампочку, как размеренно гудит и булькает система насоса и фильтра, как пусто и таинственно улыбается соблазнительная фарфоровая русалка. Он установил аквариум вскоре после того, как въехал, но запустить туда рыбок так и не собрался.

– Пожалуйста, – ответил он, заметил, что говорит с пустым стулом. Что я наделал? – подумал он. Он же все там украдет. Он ведь не знает, что я в Лазарете. Останется ли он больше чем на одну ночь?

Кляйнцайт вышел на улицу. Тут и впрямь было слишком темно, должно быть светлее. Всего меньше, подумал он. Происходит постоянное сокращение. На ходу он смотрел вниз на стальные плиты разных размеров и рисунков, вделанные в мостовую, спокойно отражавшие голубой свет уличных фонарей. Газовое Управление Северной Темзы. Телефоны Почты. Ни одна не гласила «Кляйнцайт».

Он спустился в Подземку, вернулся домой к Сестре, гордо отомкнул дверь ключом, который она ему дала, зажег газовый огонь, вздохнул с удобством. Ванная пахла голой Сестрой. Когда он глянул в зеркало, перед ним и его лицом встали Гипотенектомия, Асимптоктомия и Стреттоктомия. О Боже, произнес он.

Бог слушает, отозвался Бог. Прошу заметить, ответил я, а не Шива.

Я заметил, сказал Кляйнцайт. Слушай, что мне делать?

Насчет чего? – спросил Бог.

Сам знаешь, сказал Кляйнцайт. Все это в больнице. Операция.

Так, сказал Бог. Дихотомия, по-моему? Извини, я, кажется, забыл, как тебя зовут.

Кляйнцайт, сказал Кляйнцайт. Гипотенектомия, Асимптоктомия, Стреттоктомия.

Подумать только, сказал Бог. Да они намерены кучу всего у тебя оттяпать.

Это все, что ты можешь сказать? – спросил Кляйнцайт.

Ну, Кранкхайт, старина…

Кляйнцайт, сказал Кляйнцайт.

Вполне. Кляйнцайт. Это, конечно, твое дело, но на твоем месте я б не стал морочиться.

Не делать операцию, в смысле?

Именно.

А если у меня заболит сильнее и прочее?

Ох, я бы решил, что все это у тебя будет и так, что с операцией, что без. Это постепенный процесс распадения на части. Энтропия и все такое. Никто ж вечно не живет, знаешь, даже Я. Тебе лишь нужен предмет интереса. Найди себе подружку.

Уже нашел, сказал Кляйнцайт.

То, что надо. Займись глокеншпилем.

И это уже, сказал Кляйнцайт.

Ну что ж, сказал Бог. Вот, пожалуйста. Крутани-ка желтой бумагой. Держи меня в курсе, Клеммрайх, будь добр.

Кляйнцайт, сказал Кляйнцайт.

Конечно, сказал Бог. Вообще не стесняйся, если я смогу как-то помочь.

Кляйнцайт посмотрел вверх, на лампочку ванной. Должно быть, десятиваттная, клянусь, произнес он, почистил зубы щеткой Сестры, лег в постель.

Наутро к нему в постель легла Сестра, пихнула его холодной голой попой.

Ну да, подумал Кляйнцайт. Плевать, что Бог не помнит, как меня зовут.

Кляйнцайт добрался до больницы, вытащил все из шкафчика, сложил вещи. – Где вы были? – спросила дневная медсестра. – Снаружи, – ответил Кляйнцайт. – А сейчас куда собрались? – Туда же. – Когда вернетесь? – Не вернусь. – Кто разрешил вам уйти? – Бог. – Поосторожней выражайтесь, – сказала медсестра. – Существует Акт о психическом здоровье, знаете.

– Англиканская церковь тоже существует, – сказал Кляйнцайт.

– А что доктор Розоу? – спросила сестра. – Он что-нибудь сказал о вашей выписке? Вам же назначена операция, разве нет?

– Нет, он ничего не сказал, – ответил Кляйнцайт. – Да, мне назначено.

– Тогда вам придется подписать эту форму, – сказала медсестра. – Выписываетесь сами вопреки рекомендациям.

Кляйнцайт подписал, выписался вопреки рекомендациям. Попрощался со всеми, пожал руку Шварцгангу.

– Удачи, – сказал тот.

– Пыхти, – сказал Кляйнцайт.

Когда он спускался по лестнице, ноги у него дрожали. Лазарет ничего не сказал, помычал мелодию, сделал вид, будто не заметил. Кляйнцайта полуподташнивало – так же ему бывало, когда он ребенком прогуливал уроки. В школе прочие дети находились там, где положено, безопасно облеченные расписанием, не то что он, один под взором того, что бы там на него ни взирало сверху. Солнечный свет на улице стращал. Позади него Лазарет продолжал хранить молчание, вслед не тянулась ни рука, ни лапа. Кляйнцайту не за что было держаться, кроме собственного страха.

Не то чтоб все в порядке, сказал он Богу. Не то чтоб мне сделали операцию и все мои неприятности позади.

А сделай тебе операцию, неприятности остались бы позади? – спросил Бог. Все тогда было бы в порядке? Ты стал бы жить вечно в добром здравии?

Ты слишком высокомерен, сказал Кляйнцайт. Меня это пугает. Не думаю, что тебе вообще есть дело до того, что происходит со мной.

Не жди от меня человеческого, ответил Бог.

Кляйнцайт оперся на свой страх, поковылял на тряских ногах в черный солнечный свет, нашел вход в Подземку, спустился. Подземка казалась страной мертвых, недостаточно поездов, в поездах недостаточно людей, недостаточно шума, слишком много зазоров. Жизнь была словно телевизионный экран с отключенным звуком. В совершенном безмолвии примчался его поезд, Кляйнцайт вошел. В зазорах говорили, пели, смеялись без звука его жена и дети, кулаком тряс котяра, Фолджера Буйяна душили подушкой, отец его стоял с ним у края могилы и наблюдал, как хоронят деревья, траву и голубое-голубое небо. Поезд мог его довезти до мест, а не до времен. Кляйнцайт не хотел сходить с поезда, там не было времени, ничего не надо решать. Он выронил свой ум, как ведро в колодец Сестры. В ведре была дыра, оно поднялось пустым. В конторе ему отрабатывать еще месяц, вдруг вспомнил он. Месячное жалованье. Он даже не позвонил и не сказал, что он в больнице. В поезд вошли девушка и парень, обнялись, поцеловались. Вот у кого нет неприятностей, подумал Кляйнцайт. Они здоровые, они молодые, они проживут еще долго после того, как умру я. Я б мог избавить себя от многой боли, прекрати сейчас жить. Это слишком трудно. Однако глянь на спартанцев, э? Сидели себе в Фермопилах на скалах да причесывались. Глянь на птиц, глянь на зеленых черепах – они тысячи миль океана пересекают и находят нужное место, чтобы отложить яйца. Глянь на того парнягу, как бишь его звали, кто написал роман на 50 000 слов, ни разу не использовав букву е [30] Имеется в виду роман французского писателя и кинорежиссера Жоржа Перека (1936–1982) «La Disparition» (1969). В рус. переводе В. Кислова – «Исчезание», в нем отсутствует буква «о» как самая распространенная в русском языке. . Кляйнцайт опять подумал о зеленых черепахах, в восхищении покачал головой.