Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Так, – сказал Кляйнцайт. – Напишите свои имена на желтой бумаге.

Они написали имена: Кэрен и Питер. Кляйнцайт разорвал бумагу, растряс клочки, выронил их на пол, перемешал.

– Путешествие, – произнес он.

– Да ладно, – сказал Питер.

– Поиск, – продолжал Кляйнцайт. – Запутанный путь, долгие исканья, много находок. Место сева и урожая. Свет свечи, домашний хлеб, братство искателейединомышленников, гармония с собой и с окружающей средой. Покой, но вечно внутреннее исканье.

– Вместе? – спросила Кэрен.

– Вместе, – ответил Кляйнцайт, – но не обязательно в том же месте.

– Фантастика, – сказала Кэрен.

– Хрень, – сказал Питер. Они ушли.

Быстрые пятьдесят пенсов, подумал Кляйнцайт и написал на желтой бумаге объявление:

ПРЕДСКАЗЫВАЮ СУДЬБУ. 50 пенсов

Следующими появились две дамы, обе в черных брючных костюмах. Та, что покрупнее, была выше ростом и широка, смахивала на капитана клипера, у нее были короткие седые волосы, изо рта свисала сигарета.

– Пойдем, Эмили, – сказала она, когда другая остановилась. – Я хочу успеть в «Америкэн Экспресс», пока не закрылось.

– Но ты вечно куда-то хочешь успеть, стоит мне на минутку остановиться, – ответила Эмили, улыбаясь Кляйнцайту. С виду она была изящна, моложе другой, смахивала на любимицу экипажа того судна, чьим капитаном была крупная дама. – Стихи, – произнесла она. – Судьбу предсказывают. Как вы полагаете, что нас ждет?

– Ты узнаешь это скорее, чем он, – сказала ей крупная дама.

Эмили купила стихотворение и их судьбу. Кляйнцайт предсказал перемены и осуществление. Капитанша прикурила сигарету от той, которую курила. Эмили совсем замечталась, когда они уходили.

Любопытно, подумал Кляйнцайт. У тех, кто хочет, чтобы им предсказали будущее, будущее кажется предсказуемым.

Дальше была пожилая американская пара. Два стихотворения и судьба. Кляйнцайт глянул на их самодельные сандалии, вручную связанные носки, западный кожаный галстук-ремешок у мужчины на шее, его внушительное фотографическое оборудование, трехфутовый телеобъектив. Новый подъем в области личностного роста, сказал Кляйнцайт. Возможно, искусства. Керамика, возможно. Графика. Не сходя с места он решил, что всегда будет называть ремесла искусствами, а фотографию графикой. Их изумило его прозрение.

Следом настало затишье, Кляйнцайту впервые за все утро выпала возможность поиграть на глокеншпиле и подумать насчет ключа. Случится сегодня, подумал он. Человек, бросивший ключ, сегодня заговорит со мной. Кляйнцайт не подпустил ум к мысли о следующем абзаце, который собирался написать. Пусть случится. Где-то завопил голос: «Хо хо, пусть случится, чится, чится».

Потом дело снова расцвело. £3.53 к обеду. Кляйнцайту платили за музыку, стихи, судьбы. Все дело в широте мышления, осознал он и задумался, не поднять ли цену за стихи до 15 пенсов. Нет, решил он. Люди не скупятся на судьбы, а не на стихи. Пускай стихи достаются дешево.

Под вечер появилась увядающая дама. Пятьдесят кошек и закопченная герань в ящике на подоконнике, предположил Кляйнцайт. Ест два раза в день, пишет в дневник лиловыми чернилами. Для судьбы слишком бедна, и 10 пенсов – удар по кошачьему корму. Пусть хотя бы послушает задаром, подумал он, и сыграл вариацию «Dies Irae» на тему о зеленой черепахе.

– Вчера, – сказала дама, – я проходила мимо и дала вам денег.

Должно быть, кто-то из клиентов на два пенса, подумал Кляйнцайт.

– Спасибо, – сказал он.

– Кажется, вместе с деньгами я уронила ключ, – сказала дама.

Очень хорошо, подумал Кляйнцайт. Чудесно. Вот и все. Вообще-то пустяк. Кость не задета. Весь день он не сознавал волны дыбом, что накатывала в нем вперед, но это, должно быть, потому, что теперь она разбилась, швырнула его вниз, вниз, вниз, к мертвецам на дне океана. Кости и жижа, но никакого сокровища. Сплошь черно. Кляйнцайт улыбнулся, вытащил из кармана ключ и отдал его даме.

– Да, – сказала она, – это он. Спасибо вам большое.

– Пожалуйста, – ответил Кляйнцайт. Она не понимала, как ей остаться, не понимала, как уйти. Он чуял закопченную герань, кошек.

– Знавала я когда-то давно одного молодого человека, тот играл на глокеншпиле в полковом оркестре, – произнесла она. – Никогда не видала, чтобы с ним просили подаяние. – Зимними на вид пальцами она раскупорила свою крохотную сумочку, украдкой выронила монетку. – Большое вам спасибо, – повторила она и повернулась уходить.

– Постойте, – сказал Кляйнцайт. Он написал стихотворение о глокеншпиле, вручил ей.

– Большое вам спасибо, – произнесла дама и медленно пошла прочь.

Нет ключа, сказал Кляйнцайт желтой бумаге. Лишь я да «Мортон Тейлор».

И я, сказала желтая бумага. Мы. Я беременна. Я ношу под сердцем твой роман. Твой большой длинный толстый жирный роман. Он ведь будет прекрасен, верно же.

Конечно, ответил Кляйнцайт со сдавленным горлом. Грузовики в милю длиной из «Мортон Тейлор» неслись по коридору. Кляйнцайт закрыл глаза, НИКТО ЗА МНОЙ НЕ ПРИСМАТРИВАЕТ, безмолвно завопил он, КЛЮЧ БЫЛ ЛОЖНОЙ ТРЕВОГОЙ.

Ха ха, сказали шаги в коридоре. Ху ху, черный косматый голос.

Возьми себя в руки, сказал Фукидид. Честь полка и все такое.

Ну да, сказал Кляйнцайт. Не афинским ли духом была выиграна Пелопоннесская война, а?

Фукидид ничего не ответил.

Афиняне ведь выиграли , верно же? – сказал Кляйнцайт.

Фукидид исчез.

Черт, сказал Кляйнцайт, боясь заглянуть в конец книги, боясь читать вступление. Узнаю, когда дотуда доберусь, сказал он.

Он уложился, подошел к телефону, позвонил Сестре – и тут прибыла боль. Уже не просто от А к В , от С к D , от Е к F – то была сложная цельная полифоническая геометрия контрапунктных разноцветных молний и громовой громкости, крупнее любой фуры «Мортон Тейлор», такая большая, что уже не она была в нем, а он в ней.

Куда? – спросила боль.

К Сестре, сказал Кляйнцайт.

Боль отвезла его туда и высадила.

– Угадай, кто в Лазарете, – сказала Сестра Кляйнцайту.

ЛАЗАРЕТ, ЛАЗАРЕТ, ЛАЗАРЕТ, завопило эхо у Кляйнцайта в черепе.

– Рыжебородый, – сказал он.

– Ну да, – сказала Сестра. – У него вывих точки опоры.

– Не хочу знать подробности, – сказал Кляйнцайт. – Как Шварцганг?

– Еще пыхтит.

– Он нас всех переживет, – сказал Кляйнцайт. – А Рыжебородый как?

– Сам знаешь, как бывает с вывихом точки опоры, – ответила Сестра.

– Нет рычага?

– Ну да, к тому же он совершенно потерял аппетит. Нам пришлось его подключить к питанию через капельницу.

– Может, навещу его, – сказал Кляйнцайт. После ужина, когда Сестре пора было на дежурство, он отправился в больницу с ней.

МИЛЫЙ! – взревел Лазарет, когда он вошел. КАК ХОРОШО, ЧТО ТЫ ВЕРНУЛСЯ! МЫ НЕПОСЛУШНЕНЬКИЕ БЫЛИ, МЫ УБЕЖАЛОЧКИ, ДРАГОЦЕННЫЙ МОЙ? ВСЕ ПРОЩЕНО. УМММММ-МММНХХ! Он смачно облобызал Кляйнцайта. Кляйнцайт утерся.