Екатерина Шпиллер - Маленький памятник Эпохе прозы

Зачем, зачем того не может быть,

Чтоб самовольно взять и разлюбить!"

Не стоит преувеличивать, сеньор де Вега! И быть такое может, и нет ничего небывалого в умении остановить усилием воли разгорающийся пожар чувств. Чай не подросток с взбесившимися гормонами!

Взрослая графиня де Бельфлор не справилась, кстати. А я умею, у меня получается. Всё-таки есть кое-какой опыт с Демоном, он поможет. Начнём с лица, уберём с него страдание, вернём бесстрастность, глядишь, и можно будет продолжать жить и дышать, зализывая раны, но этого никто не увидит.

Страсти-мордасти должны знать своё место! А если начинают наглеть, то на колени их, не давать им управлять собой! И, соответственно, не влюбляться в того, в кого тянет влюбиться, кто невероятно привлекает, но по каким-то параметрам не подходит и опасен для душевного равновесия и психического здоровья. Например, женат. Или слишком красив. Или хронически беден - никакая любовь не стоит страданий в удавке нищеты. Исключение допустимы только для непризнанных своим временем гениев, но я не способна на такие подвиги во имя искусства или науки. Вот как-то так, таким путём...

С тех пор так и живу, никогда не давая разгораться чувствам с помощью силы воли. Если невыносимо к кому-то тянет, я по-быстрому свожу начинающиеся отношения к лёгкому флирту, к одноразовой любви и не более того. Умею и могу. Не исключено, что лишь из страха перед возможным страданием я заранее держусь подальше от огня, чтобы не обжечься, ведь старый ожог отлично напоминает о себе тянущей болью.

Ну, а лучше всего, почуяв опасность, быстро проходить мимо, не допуская даже намёка на возможность сближения.

Тем временем (возвращаюсь в високосный 96-й год, который во всём виноват, как утверждала мама), буквально через неделю после моего увольнения с радио Людка пригласила на проводы. Она уезжала в Америку, и это никак не могло улучшить моего настроения. Одно к одному, чёрная полоса, надо уже дойти по ней до конца. Надеюсь, я иду не вдоль...

Можно месяцами не видеться с подругой. Даже созваниваться раз в две недели в лучшем случае, но знать, что она у тебя есть. Всегда в доступе - стоит снять трубку или не полениться проехать полчаса в метро. Осознание этого делает жизнь спокойной, гармоничной, правильной, помогает существовать в режиме "процесс идёт штатно".

"Мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде".

В те годы у нас не было социальных сетей, поэтому реальное общение случалось только лично или по телефону, а отъезд в далёкие края означал, что видеться мы не сможем, да и с телефонной связью всё не просто, хотя бы потому что безумно дорого. Поэтому проводы - слёзы.

Всё рушилось к чертям собачьим. Людка улетает на другую планету. "Мне было довольно того, что гвоздь остался после плаща". Нет! Не довольно! Понимание, что на метро теперь до Людки не добраться, по телефону не позвонить, вытворяло мерзкие штуки с моим организмом, отказывающимся принимать такую реальность: сердце ныло, желудок болел, подташнивало, но самое паршивое, что всё время хотелось плакать. Даже не плакать, а рыдать, кричать, отчаянно орать. Чего я не могла себе позволить в Людкином доме, полном разных людей - родни, друзей, коллег.

Кто-то приходил и уходил, непременно произнося "не теряйся, пиши!". Людкины родители, шмыгая носами и с дрожащими губами метались из кухни в комнату, принося смену для заканчивающихся закусок и вина. Было шумно, шум был странный - в нём смешивались смех и слёзы, оптимистические тосты с пожеланиями новой, прекрасной жизни, и плачущие голоса женщин, всхлипывающих "когда ж теперь увидимся... навсегда... мне визу не дадут никогда... когда теперь приедешь..." Никогда-навсегда, когда-навсегда - царапающий душу рефрен звучал постоянно. И тут же: "Давайте выпьем за новый этап прекрасной жизни, скоро все там будем! В Америке!" - "Ур-р-р-а-а-а!" - чокаются и хохочут.

"Все - не будем", - тихонько произносит печальная немолодая женщина недалеко от нас с Малюдками. Конечно, Маринка тоже приехала, мы с ней по праву самых главных подруг сидели с двух сторон от Людки. Обе с повисшими носами и подрагивая от сдерживаемых слёз. Людка была растерянная, но одновременно радостно-возбуждённая.

- Ну, девчонки, ну, вы чего? - обнимала она нас за плечи, привлекая к себе поближе. - Прекратите немедленно, а то я расклеюсь, а мне нельзя. Мне ещё родителей склеивать.

- Им совсем тяжело, - тихо заметила я.

- Они приедут зимой к нам в гости. И там будем думать, как их насовсем оставить.

- Ты сама ещё не насовсем, а уже такие планы! - сердито удивилась Маринка.

- Да брось! - вмешалась я. - Всё всем понятно, Людка проговорилась. Не вернётся она, поэтому родителей нужно перетаскивать, - героически спокойно я произнесла все слова при том, что в носу щипало. Что за время сплошных потерь? Кончится это когда-нибудь? Если б я тогда знала, что потери только начинаются и не заканчиваются уже никогда после того, как окончательно становишься взрослым!

- Девчонки! Знаете, как я по вам буду скучать? - вдруг запричитала Людка. - Ведь ни с кем больше я так не дружила, как с вами! Всегда всех сравнивала с моими Белкой и Маринкой. И никто даже близко не стоял! - мало того, что в носу щиплет, ещё и горло перехватило, будто кто-то взялся меня душить. - Белка, не реви! - плачущим тоном приказала Люда. - Потом будешь реветь. Вот не хотела же... нет, всё-таки скажу: вы - самые любимые мои подруги на всю жизнь. Где бы я ни была, вы - мои девчонки во веки веков. Понимаете, девочки?

Всё-таки взорвалось - Маринка разрыдалась, тоненько заскулила и уткнулась в ладони. Ладно, ей простительно, она на гормонах, не в себе. Но я-то удержу себя в руках, сдержусь. Только зачем Люда сказала эти слова? Чтобы что? Теперь мне хочется вцепиться в подругу и никуда от себя не отпускать! А нужно прощаться.

- Ты где будешь жить? - шмыгая и икая, спросила Маринка.

- В Бостоне, а что?

- Мы осенью едем в Америку. На месяц. В Калифорнию. Это далеко?

- Ой... Разные концы страны.

Маринка ещё пуще заревела.

- Я умолю Лёшку к тебе съездить!

- Лететь придётся, не ехать. Пять часов.

- Да что ж она такая огромная тварь, эта твоя Америка!

Високосный год - большая гадость.

"Мне было довольно того, что след гвоздя был виден вчера. Ля-ля-ля-ляля..." А кто тебя спрашивал, девушка из таверны, придуманная Новеллой Матвеевой, довольно тебе, не довольно, нравится, не нравится? Тебя просто ставили перед фактом, а ты беспомощно пищала своё "ля-ля". Людка улетела - и это случилось, хоть смиряйся, хоть нет.

Я умираю...

РАХАТ-ЛУКУМ

Переехала я в отчий дом - мы с мамой и Фимкой снова были вместе. Не передать словами, какое блаженство я испытала, вновь оказавшись в своей маленькой, заставленной старой мебелью, комнате! Мама не трогала там ничего, только поддерживала порядок. И я, будто на машине времени, въехала в детство, в те ощущения и запахи, от которых стало так мирно и спокойно на душе, будто меня погрузили в тёплую, нежную желейную массу, где я расслабилась всеми мышцами, каждым сосудиком, каждым нервом. Ночью, перед тем как уснуть, всплакнула от нахлынувших воспоминаний, но то были сладостные слёзы. Когда засыпала, в полудрёме привиделось, что папа шепчет "Спокойной ночи, медвежонок!" и на цыпочках выходит из комнаты. С мокрыми глазами уснула крепко-крепко.