Екатерина Шпиллер - Маленький памятник Эпохе прозы

- Будто забыла, как сама про ностальгию мне рассказывала. Про взгляд остающегося и взгляд уезжающего. Вот у меня сейчас второго типа, и я тебя, ту, поняла.

- Это пройдёт! Мне-то уж поверь. Пройдёт, как и не было.

- Сейчас не верится. Пройдёт - это значит, что станет всё равно, и не буду скучать по прошлому, по дому?

- Новая жизнь засосёт, станет не до рефлексий. Это случится сразу, как только прилетишь. Тебе вообще будет трудно - ты одна. Я за тебя немного волнуюсь. С другой стороны - это же Израиль, не Штаты! Там с тобой будут возиться, помогать всячески, холить и лелеять. Всё сложится отлично!

- Возможно.

- Ты сильно киснешь?

- Кисну я, да.

- Белочка, родная, чем тебе помочь?

- Дай покиснуть, пожалуйста.

Всю мебель в квартире я накрыла целлофановой плёнкой - так мне посоветовали. Оставила островки - кровать, чтобы последний раз поспать несколько часов, половину кухонного стола со стулом, чтобы в оставшееся время было, где выпить кофе. Ходики я остановила. Сердце болезненно ёкнуло в то мгновение, когда они замолчали.

Мне не с кем прощаться, не для кого устраивать "отвальную". Да и не хотелось вовсе. Ждала только Нину.

Последние дни мы часто перезванивались и болтали... ни о чём. Нина просто изо всех сил старалась показать, что она в порядке, никакой трагедии не происходит, и вообще она за меня очень рада. Видимо, решила, что в данном случае именно такое поведение "правильное". Милая Нина!

Самолёт вылетает в шесть утра, такси приедет в три ночи. Нина обещала подъехать вечерком, часам к восьми - попрощаться. Зря, напрасно, не надо бы этого! Но я не смогла ей отказать.

- Я не буду плакать, обещаю, что очень постараюсь, - вместо приветствия затараторила Нина сразу, как вошла.

- Постарайся, пожалуйста, - вяло попросила я. - А то и так очень тяжко вот тут, - я постучала ладонью по груди.

- Сердце? А твои таблетки близко, наготове, если что?

- Близко. В сумочке, рядом с паспортом. Не волнуйся, я регулярно принимаю.

- Ты такая юная! А сердце нездоровое - ну как так?

- Дурная наследственность. Всё в нас дурное - это наследственность. Хорошее тоже, всегда предки виноваты, - пошутила я, забыв про Нинину больную тему "предков". - Прости...

- Пустяки. Всё так, - она вздохнула.

- Будешь кофе? Мне как раз надо "добить" банку растворимого.

- Раз надо "добить", сделаем, конечно, - улыбнулась Нина чуть-чуть, почти незаметно, но всё же дрожащими губами.

Пришлось немного подвинуть плёнку, чтобы увеличить пространство на столе и вытащить из-под клеёнки ещё один стул. Включила чайник, поставила на стол банку с остатками кофе, сахар, достала две чашки и ложки. Всё это время мы молчали.

- Извини, больше нет вообще ничего. Я холодильник разморозила. И всё выбросила сдуру, даже остатки печенья.

- Ничего-ничего! Это я, балда, не сообразила что-нибудь тебе привезти поесть.

- У меня никакого аппетита, - поморщилась я.

- Сколько ж ты будешь, не евши? - забеспокоилась Нина. Да, именно так беспокоилась бы мама. - В самолёте неизвестно, когда покормят, нельзя так!

- Ниночка, ей-богу, честно: хорошо, если меня не вытошнит ни разу за полёт! Какая может быть еда?

Нина сыпанула себе кофе и чуть-чуть промахнулась мимо чашки.

- Ой! Извини...

А руки-то дрожали заметно.

- Тебе насыпать?

- Я сама, - хотя мне вовсе не хотелось.

Мы в тишине пили невкусный, горький напиток. Ведь я положила две ложки сахара, какого чёрта он горький?

- Ты не хочешь ехать, - то ли спросила, то ли констатировала Нина, глядя на меня.

- Понятия не имею, чего я хочу... вернее, хочу или не хочу.

- Зачем ты уезжаешь?

У меня аж зубы заныли.

- Ниночка, милая, за последнее время мы раз сто, кажется, обговорили этот вопрос! Сколько можно?

- А я так и не поняла, - с закипающими слезами и дрогнувшим голосом сказала та.

- Ты обещала!

- Всё-всё, не буду! - она шумно шмыгнула носом, быстро поморгала, чтобы прогнать слёзы, откашлялась и спокойным тоном повторила: - Зачем?

- Не зачем, а почему, - привычным уставшим голосом ответила я, черпая ложечкой остатки кофе в чашке и сливая их обратно. Черпала и сливала - так дети часто играют. - Потому что здесь становится мрачно.

- Ты о политике?

- Ага. Потому что здесь всё ненадёжно. Потому что у меня никого не осталось...

- Никого?

- Прости. Я имела в виду родных. И прежних подруг. Не обижайся, но...

- Я понимаю. И всё же ты должна знать, что у тебя здесь есть я.

- Нина! - я взяла её за руку. - Именно благодаря тебе я поняла, что уезжаю не навсегда. Что обязательно вернусь! Может, даже намного быстрее, чем ты думаешь. Благодаря тебе!

- Правда? - она порозовела и заулыбалась. Как же мало ей надо для радости! Какой-то ужас. Чувствуешь себя одновременно чудовищем и всемогущим волшебником Изумрудного города. От моего слова зависит душевное состояние и даже, может, здоровье человека. Маразм! Кто я ей, что я ей? А вот поди ж ты, как повернулось!

- И ты ко мне сможешь приехать в гости, - вдохновенно продолжила я, а Нина тут же помрачнела.

- Вот это вряд ли. Вряд ли.

- Ладно, - вздохнула я. - В любом случае, я буду тебе писать...

- По имейлу! - уточнила она. - И почаще!

- Конечно. А ты заведи "аську", помнишь я тебе говорила?

- Может не получиться - дома за компьютером всегда кто-то... а на работе нельзя.

Ох, ты ж!

- Ну, и ладно, электронной почты нам будет довольно, - улыбнулась я. И впрямь, как трудно дружить с несчастным человеком, абсолютно неуважаемым в своей семье и ограниченным со всех сторон нелюбовью, запретами и бесправием. Настоящий русский "маленький человек".

Меня опять охватила жалость, поэтому я стиснула её ладони. Она поняла это по-своему и тихонько запричитала:

- Бедная ты моя деточка! Тебе сейчас так трудно, я прямо чувствую! Ты обязана помнить, что у тебя есть я.

В том-то и дело, тётя Мотя моя дорогая. У меня, как оказалось, есть ещё ты, и это разрывает сердце.

Вот тебе и "ничто не держит".

Не знаю я, ничего не знаю!

КОНЕЦ ЭПОХИ ПРОЗЫ

Разве могла я знать, садясь в такси, едва живая от желания спать, настроенная на грусть, что сегодня случится нечто особенное? И оно в очередной раз разделит жизнь на "до" и "после", закроет целую эпоху моей судьбы и откроет новую, длящуюся по сей день с пока что открытым финалом. И если кто подумал, что речь о факте отъезда, эмиграции, смены страны проживания, то ошибся на сто процентов. Никакое это отношение к случившемуся чуду не имеет. Ну... если только не считать, что местом действия стал самолёт, в котором я летела.

Авиакомпания "Эль-Аль" израильских авиалиний предоставила маленький и не на сто процентов заполненный лайнер. В салоне оставалось несколько свободных мест. Но как ни молилась я богам авиации, чтобы рядом со мной так никто и не сел, в самом конце посадки на кресло справа всё-таки приземлилась тётенька преклонных лет, с короткой седой стрижкой, в джинсах и футболке. Мне досталось коронное место возле окна в середине салона. Обидно - в соседнем ряду с двумя креслами тоже оставалось свободное место. Но у того окна сидел толстый-толстый одышливый дядя.