Ян Кярнер - Женщина из бедного мира

Все дни я проводила в Рабочем доме, и, если вечерами мне становилось страшно, я отыскивала свою товарку по работе и ночевала у нее. Пусть искусственно, но я поддерживала свое настроение, потому что не хотела и не могла жаловаться, когда все другие мужественно переносили свою судьбу. Я хотела быть достойной Конрада и всех, кто боролся за рабочие права, я хотела учиться твердости духа и самопожертвованию.

Я собрала все свои силы и выдержала.

Их освободили: Конрада и других, арестованных вместе с ним. Они вернулись, потому что выдвинутые против них обвинения ничем не подтвердились. «Денежная помощь от внешнего врага» оказалась ложью, хотя арестованные без страха заявляли, что они считают своей ту великую идею, которая объединяет трудящихся всего мира. Это мощное чувство единства со своими братьями по классу определяло их действия и тактику, оно позволяло им выполнять достойную роль в едином организме рабочего класса так же, как выполняют отдельные органы свои функции в человеческом теле. Не была, по их мнению, каким-либо преступлением борьба за человеческие права рабочих и гражданские свободы, за лучшее, счастливое будущее трудового народа. От этого они не могли отступить, это было у них в крови, оно управляло их сознанием и подсознанием.

Злость Конрада, его дух протеста и воля к борьбе в тюрьме лишь усилились. Он и не думал сожалеть о том, что сделал, или сожалел только о том, что ему удалось так мало сделать. Он поклялся впредь работать с удвоенной энергией, собрать все свои силы, чтобы достичь больших успехов.

— Они предлагают рабочим подачку: двадцать пять процентов надбавки к зарплате, — объяснял он, и кровь приливала к его лицу. — Но они не учитывают, на сколько десятков процентов тем временем поднялись цены на предметы потребления. На что должны жить рабочие? На несуществующие, провокационные четыре миллиона? Нынешней зарплаты едва хватает на салаку, на мерзлую картошку и хлеб, больше ни на что. А повышения производительности — этого они, понятно, требуют. Не знаю, какую ты поднимешь производительность на пустой желудок.

Помню: в тот раз мы сидели у товарища Веэтыусме, который лежал в постели больной. До этого мне не полагалось знать, где он живет, но сейчас, когда Веэтыусме заболел, Конрад забыл о своей обычной осторожности и взял меня с собой.

— Больному человеку приятно, когда его навещают, — сказал муж и тут же добавил: — Кроме того, он доверяет тебе.

Я была благодарна за это доверие и обещала его оценить.

Жил Веэтыусме в деревянном домике где-то за Казанской церковью. Маленькая, низенькая комнатка, наверное, уже несколько дней не прибиралась. Как только мы вошли, затхлый запах ударил в нос. Пол грязный, повсюду затоптанные папиросные окурки. По углам всевозможный старый хлам, кипы газет, покрытые толстым слоем пыли. На голом столе была тарелка, на ней головы салаки, кусок хлеба и карманный нож. В углу за шкафом, отделенная от остального помещения вылинявшей пестрой занавеской, стояла деревянная кровать. На кровати, тяжелобольной, похудевший и пожелтевший, лежал Веэтыусме. Он не обращал внимания на предостережение Конрада не разговаривать и отвечал горячо:

— Они обвиняют вас в том, что в трудное военное время вы организовали забастовку. Мол, враг наступает, как стая азиатской саранчи. Но ты сейчас можешь сам прочесть в газетах, как обстоит дело с этим наступлением. Совсем наоборот. Эстонских солдат направляют вместе с белым русским разбойным корпусом на красный Петроград. Что им там нужно? Искать перед Таврическим дворцом первые следы независимости Эстонии? Глупцом был бы тот, кто поверил, что белые, приди они к власти в Петрограде, признали бы Эстонскую «картофельную республику». Я бы хотел спросить господ с Вышгорода — неужели они забыли казацкие плети? Неужели не помнят, кем был губернатор Коростовец? Не помнят фон Сиверса? Действительно, если они все забыли, то эстонский пролетариат должен им это напомнить.

— Все, что ты говоришь, верно, — продолжал Конрад развивать мысли Веэтыусме. — Нас пугают, увещевают и обуздывают всегда одними и теми же словами: тяжелое военное время, враг наступает. Но эти устрашители и увещеватели когда-нибудь спросили себя, что значат эти слова? Дали хоть раз эти господа себе отчет о той ответственности, которую на них накладывает трудное военное время? Не будем говорить о том, что обеспеченные слои ни в чем себя не ограничивают, что алчность их все возрастает и, как всегда, они пируют. Вспомним, что каждый новый день войны стоит новых миллионов, новых жертв убитыми и ранеными, нового горя и страданий. Попробуем себе представить, долго ли выдержат денежные запасы «бедной Эстонии…».

— О-о, они способны выдержать довольно долго, — вставил Веэтыусме. — Печатный станок способен выбрасывать на рынок все новые и новые марки, а у этих бумажек есть то свойство, что они попадают в руки тех, у кого они и прежде были. Конечно, при этом растет бедность большинства народа, но разве это волнует господ?

— Все-таки всему есть предел, — продолжал Конрад. — Бесконечное печатание новых марок, падение их ценности и обнищание масс — все это подтверждает, что народу невмоготу продолжать войну. Но почему тогда не делается ни малейшей попытки достичь мира? Повинна ли в этом тупость государственных мужей Эстонии или их чванливый эгоизм не позволяет им обратиться к красной России? Может, имеются другие, более могущественные силы, которые сдерживают их? Я склоняюсь к последнему. Уверен, что Эстония стала орудием в руках крупных банкиров из союзных стран. Эстонских солдат хотят использовать как пушечное мясо, чтобы уничтожить в России большевиков. Иначе больше ничем не объяснишь, почему власти поддерживают белогвардейцев и вместе с ними идут войной на Петроград.

— Ну это ясно, — подтвердил Веэтыусме. — Но, как я уже сказал, это означает — копать могилу независимости Эстонии. Русские белогвардейцы — это и есть те внутренние враги, которые в один прекрасный день станут врагами внешними и сожрут независимость Эстонии. Но разве эстонский рабочий класс заинтересован в том, чтобы так вот и закатилось солнышко независимости этой малой буржуазной республики? Нет, возвращения царских генералов эстонские трудящиеся не желают, и поэтому они должны требовать мира с Советской Россией. Если эстонская буржуазия не может мыслить политически, тогда наш рабочий долг заменить ее.

Я видела, что Веэтыусме становится все труднее говорить. Он медленно приподнялся на кровати и несколько раз глубоко вздохнул. Я подала ему воды, он отпил пару глотков, некоторое время молчал. Наконец произнес:

— У меня не такая уж нежная душа, но частенько на глазах выступают слезы, когда я вижу эту бедность, которая царствует в наших рабочих предместьях. Если бы господа министры хоть разок прогулялись тут, они бы увидели, что с помощью полицейских отсюда невозможно выгнать голод. Однако они благословляют нас лишь полицейскими, так как не в их интересах ступать сюда ногой.